Длинный день после детства. Лев Борисович Усыскин

целых шесть часов – столько же почти, сколько прошло от Настиного пробуждения.

      Впрочем, именно в этот год все складывалось не вполне привычным образом, отлично от заведенного в Настиной семье порядка, – как раз данную полночь ходикам предстояло пережить в тишине и одиночестве: впервые Настя встречала Новый год вне дома, соблазненная веселой полустуденческой компанией. Что же до родителей – то и они, примирившись с дочкиной затеей и не желая праздновать сам-друг, напросились к Мосякиным, по обыкновению, встречавшим Новый год на даче, куда и отправились еще в половину третьего, стараясь подгадать к рекомендованной этими же Мосякиными электричке.

      Таким образом, Настя неожиданно осталась совсем одна – одна, по меньшей мере, часов на шесть с половиной – семь, ибо выходить из дому прежде девяти – девяти с четвертью не собиралась: ехать было недалеко, а досрочно прибывшие гости рисковали оказаться привлеченными к изготовлению салатов и раскладыванию буженины по керамическим розеткам. Дорожившую своим новым платьем лукавую Настю подобная перспектива совсем не радовала, а кроме того – ужасно хотелось заставить Артема немного послоняться из угла в угол с унылым выражением лица, пусть поскучает, томясь в досадном ожидании. Самой Насте до сих пор ни разу не приходилось оказываться в похожей ситуации, но, кажется, она видела что-то такое где-то – в каком-то фильме или спектакле, – и потому вполне искренне считала подобное поведение признаком искушенности и взрослости, а кроме того – залогом неостывающей пылкости чувств или, как она обыкновенно говорила, – отношений.

      Впрочем, сейчас Насте было не до скрупулезных рассуждений об обоюдоострой природе ожидания – взятый ею с утра темп, казалось, не позволял довести до конца ни одну мало-мальски сложную мысль: едва только она останавливалась, задумавшись на мгновение с ножницами либо с дуршлагом в руке, как тут же вспоминалось, конечно же, какое-нибудь досадное упущение – что-нибудь забытое или недоделанное, неминуемо грозившее свести все насмарку. Отбросив ножницы, Настя кидалась на кухню или в ванную, что-то лихорадочно там застирывала или отмывала – и, разумеется, тут же забывала все, о чем размышляла полуминутой ранее.

      Когда же, наконец, забытое и недоделанное исчерпалось полностью, Настю обступило то странное чувство, что всегда почти сопровождает окончание сколько-нибудь трудоемкого дела, – чувство сродни легкой обескураженности, что ли, – которое, однако, есть всего лишь небольшая усталость и рассеивается бесследно само собой уже после пяти минут отдыха…

      …В восемнадцать минут седьмого – со всегдашним трехминутным опозданием – ходики прыснули в тишину гостиной свой обыкновенный четвертьчасовой полулязг-полушелест, ворчливый и короткий. Настя вновь подняла на них глаза, еле заметно нахмурила лоб, затем перевела взгляд на свое новогоднее платье, ни разу еще до того не надеванное, выглаженное и расправленное на спинке кресла, – оно как будто бы самой тканью своей излучало негромкое предвкушение радости – и в этом своем