Длинный день после детства. Лев Борисович Усыскин

несмотря на утренне-воскресное, неурочное время, здесь что-то происходило, какое-то движение, суета. Прямо перед парадным, заехав передними колесами на тротуар и почти закрывая собой вход, стояла машина «скорой помощи», одна из створок ее задних дверей была распахнута настежь, рядом, в ожидании чего-то, курили, переминаясь с ноги на ногу, два мужика средних лет: степенный коротко остриженный толстяк в обычной одежде (видимо, водитель) и облаченный в белый халат очкастый переросток-санитар.

      Чуть поодаль от кареты скорой помощи был припаркован милицейский фургон. Еще одна милицейская машина – легковая «Волга» – стояла с противоположной стороны, через переулок, против хода движения. А еще чуть дальше – другая, тоже «Волга», но черная и с синей проблесковой мигалкой в окне над спинкой задних сидений. Завершала общую картину девушка какого-то неумело-мужиковатого вида, выпасавшая на припудренном снежком газоне старую, потрепанную, припадающую на задние лапы овчарку. Как я понял, и собака, и девушка тоже были милицейскими.

      Мне стало любопытно. Протиснувшись мимо скучающих медиков, я нырнул в подъезд и бодро направился к лестнице, предвкушая, как стану делиться с Гульнарой этими свежими впечатлениями. Но не тут-то было: почти сразу же путь мне преградил отделившийся от стены мужчина – выставив передо мной руку с рацией наподобие шлагбаума, он как-то устало, но все же вполне отчетливо произнес короткое:

      – Куда?

      – А что? – я растерялся от неожиданности.

      – Нельзя. Следственные действия.

      Сказав это, он вернулся на прежнее место и тут же забыл о моем существовании, благо я не выказывал намеренья преодолеть наложенный запрет, оставшись стоять там, где стоял. Кажется, именно в этот момент я и заметил уходившие куда-то наверх подсохшие разводы чего-то бурого, недавно растекшегося по ступенькам. Не знаю, почему, но как-то сразу стало понятно, что это – кровь…

      Тем временем в рации у остановившего меня мужчины что-то затрещало – требовательно и невнятно. Нахмурившись, он поднес ее к уху:

      – Да. Готовы. Хорошо.

      ……

      – Да, спускайтесь.

      ……

      – Внизу. Нет, уехал. Только что.

      Чуть погодя я услышал шаги – что-то, по всему, довольно громоздкое, медленно спускали по лестнице несколько человек. Продолжая стоять, я затем увидел, что это было: двое, передний, в халате, – наверняка, санитар, а задний – в расстегнутом милицейском пиджаке – осторожно и вместе с тем неловко тащили обычные узкие брезентовые носилки, на которых лежал кто-то, небрежно прикрытый простыней.

      Не помню, в какой именно момент я понял, что на носилках – Гулин отец и что он – мертв. Когда увидел его голову, выбившуюся из-под простыни и как-то неестественно вздрагивавшую на каждой ступеньке? Или мгновением раньше, остановив взгляд на ботинках, болтавшихся из стороны в сторону так, словно бы в них не было ног? Разумеется, мне