Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый. Нелли Шульман

… – Федор потер руками лицо: «Я народ в рабах держу, детей холопов, что отец мой покойный закабалил. Что же делать-то?».

      – Я так думаю, – ответила Феодосия, – у кого холопов мало, как у Башкина, тот их распустит, когда настанет время. Ты тогда скажешь, кому охота, идите, а кто хочет остаться, дак оставайтесь.

      – А до тех пор? – вздохнул Федор: «Бросить бы все, забрать тебя с Марфушей и уйти от этого. От службы государевой, от милостей его. Сегодня милости, а завтра на колу будешь торчать и вороны тебе глаза выклюют. Дак не уйти, не для того я тебя в жены брал, чтобы ты бедствовала».

      Феодосия обняла мужа:

      – Не из-за богатства твоего я за тебя замуж выходила, не из-за знатности. Куда ты, Федя, туда и я. Скажешь, собирайся, Федосья, дак я Марфу возьму и пойдем за тобой хоша босиком. Как Руфь праведница говорила: «Куда ты пойдешь, пойду и я, и где ты заночуешь, там и я заночую».

      – Помнишь, как там далее? – он вдыхал прохладный запах цветов, зарывался лицом в распущенные, льняные волосы.

      – Помню.

      Более в ту ночь в опочивальне Вельяминовых о делах не было сказано ни слова.

      Феодосия занималась с дочерью в детской светелке, когда по лестнице простучала пятками дворовая девка: «Хозяин приехал, Федосья Никитична, с каким-то боярином».

      – Привел я тебе Матвея Семеновича, по делу, о коем вчера говорили, – улыбнулся Вельяминов: «Вы оставайтесь, а я поехал. Не успел тебе сказать раньше, Федосья, дак сейчас скажу. Государь Иван Васильевич повелел открыть на Москве печатный двор, на манер гутенберговского, коего книги есть у тебя».

      Боярыня недоверчиво ахнула.

      – Дак выходит…

      – Так и выходит… – довольно отозвался Федор:

      – С Божьей помощью к концу лета напечатаем первые книги, Евангелие и Псалтырь. Есть один мастер знатный, Иван Федоров, диакон в церкви Николая Чудотворца, что в Кремле. Он ставит печатный пресс. Привезу я тебе Псалтырь, привезу, – рассмеялся Федор, видя, как разгорелись глаза жены: «Будет у тебя свой, московской печати. Все, поехал я».

      Башкин достал из кисы рукописные грамоты.

      – Это на латынский переложить, боярыня, чтоб понятно было.

      – Ты сие писал, Матвей Семенович?

      – Куда мне! Человек, про коего говорил я вчера, сие его рука… – объяснил Башкин.

      – Что за человек-то? – Феодосия расправила измятые, криво исписанные клочки бумаги:

      – Все расплылось… – она прищурилась, вглядываясь в неразборчивые каракули.

      – В подвале при свече единой чисто не напишешь… – резко бросил ей боярин.

      – Матвей Семенович, ты того человека вызволить располагаешь?

      Пройдясь по горнице, Башкин остановился перед иконами.

      – Доске крашеной поклоняемся, свечи перед ней ставим, ладаном курим, а потом последнюю рубашку с ближнего снимаем. Христиане называемся. На языке одно, а руки иное творят… – горько пробормотал он.

      Феодосия молчала.

      – Ежели