Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый. Нелли Шульман

мне, Матвей… – решительно сказал монах, – человек не по словам и помышлениям, а по делам судится. Ежели бы сделал ты что позорное, тогда и надо было бы каяться, и то не передо мной, или кем другим, а только лишь перед Богом. А ты и не делал ничего.

      Феодосий помолчал:

      – Но сказать ей об сем надо. Не след ближнего своего в неведении держать. Писание учит: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Значит, не делай ему того, чего не хочешь, чтобы тебе сделали. Посему, Матвей, и не совершишь ты греха. Человек, хоша и не ангел, однако Бог ему дал свободу выбирать, добро причинить ближнему, али зло. Дурного ты не учинишь, уверен я.

      – Может, к Федору Васильевичу пойти сначала? – робко спросил Башкин.

      – Она что, не человек, что ли? – припадая на искалеченную ногу, Феодосий заковылял по горнице.

      – Ровно ты, Матвей Семенович, на рынке торгуешься. Понравилась корова, дак пойду к ее хозяину. Человек не корова, владельцев, окромя Бога, у него нетути. Сам холопов на волю отпустил, а теперь вона как рассуждаешь.

      – Но ведь муж у нее есть…

      – Ты, Матвей, думаешь, что ежели женщина, дак и воли у нее своей нет, и разума тоже. Сказано: «И сотворил Всевышний человека по образу и подобию своему, мужчину и женщину создал он их». Нет, Матвей Семенович, учиться тебе еще и учиться… – покачал головой Феодосий.

      Вошла хозяйка с заедками, разговор прервался.

      За столом боярыня спросила:

      – Феодосий, ходим мы в церковь, кланяемся святым иконам, свечи ставим. Для чего все сие, как думаешь?

      – Федосья Никитична, ровно что идолы сие языческие… – вздохнул монах:

      – Духом подобает поклоняться Отцу нашему небесному, а не поклоны бить или на землю падать, или, как варвары какие, проскуры и свечи в церковь приносить. Матвей Семенович со мной не согласен, но все же скажу я. Иисус, хоша и пророк был, но был человек и сын человеческий, как и все мы.

      – Не сын Божий? – Феодосия испытующе посмотрела на Косого.

      – Нет… – твердо ответил он.

      – Федосья Никитична, пока Феодосий наш отдыхает, разговор есть у меня к тебе… – они с Башкиным шли через луг к реке. В самом разгаре было московское лето. Феодосия остановилась.

      – Матвей Семенович, цветов нарву Феодосию, поставлю ему в горницу. Столько времени он в темнице пробыл, хочется порадовать человека.

      Башкин смотрел на ее тонкое, словно иконописное лицо, на длинные пальцы, мягко касающиеся свежей травы. Чудилось ему, что вся она соткана из света и запаха цветущих лип.

      Полуденную тишину нарушало только жужжание пчел. Высоко в небе парил, раскинув крылья, одинокий коршун.

      Она поднялась, пряча лицо в охапке цветов.

      – Матвей Семенович, случилось что?

      – Случилось… – он сглотнул комок в горле.

      Слушая его, Феодосия молчала. Краска сбегала с ее лица, пока не стало оно совсем бледным, даже губы бросило в синеву.

      – Посему иду я на суд, – закончил Башкин, – что