Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том седьмой. Нелли Шульман

поспать:

      – Он позже меня встает, – хихикала Ева, – а меня ждут на кухне… – бормоча благословение, она омывала руки. К семи утра раввины и ученики ешивы, закончив молитву, собирались в большом зале столовой. Женщины резали халу, варили яйца и русскую, гречневую кашу, на молоке. В резиденции держали две кухни, с полным набором посуды. Дневную трапезу, которую получали и дети в классах, ужины для семьи ребе и гостей, готовили на мясной кухне.

      Примостившись на подоконнике, Ева разглядывала утреннее, туманное небо:

      – Надо испечь что-нибудь, для папы и тети Деборы. И надо принести ей букет, она невеста… – Ева не очень любила срезать цветы, но утешила себя тем, что розы опять приживутся. Вчера, после авдалы, ребецин позвала ее к телефону. Услышав голос отца, девочка ничуть не удивилась. Ева знала, что папа вернулся в Америку:

      – С ним все в порядке, – спокойно говорила она тете Деборе, до начала праздников, – скоро мы его увидим… – Ева узнала, что отец и тетя Дебора, с Аароном, в воскресенье приезжают на Истерн Парквей:

      – Папе даже не надо было ничего мне говорить… – Ева широко улыбнулась, дырками от выпавших зубов, – я сама обо всем догадалась… – она была рада, что отец и тетя Дебора решили пожениться. Склонив темноволосую, всклокоченную голову, девочка прислушивалась к щебету воробьев:

      – Так и надо. Мы с Аароном подружились. В квартире, рядом с егодетской, пустует комната… – Ева никогда не навещала апартаменты у Центрального Парка, но видела семейные реликвии, которые тетя Дебора привозила в Бруклин:

      – Там есть не только Тора и фотография моих прабабушки и прадедушки, с президентом Линкольном. Там десять комнат, балкон, выходящий к парку, второй балкон, с голубятней, три ванные комнаты, и кухня такая, что хоть танцуй… – Ева подумала:

      – Мы с тетей Деборой будем делать печенье и кексы, а на Суккот поставим шалаш прямо на балконе… – Аарон много рассказывал ей и о квартире, и о музеях Манхэттена, и о Центральном Парке. Ева ездила в подземке, но только по Бруклину:

      – Еще есть желтый паром, на Стэйтен-Айленд, – она зевнула, – корабль идет мимо Статуи Свободы. Аарон на нем катался и я тоже хочу. Еще я хочу в магазин игрушек Шварца, и в Bloomingdales. Тетя Дебора говорила, что там очень красивые платья…

      Ева сидела на подоконнике в длинной, фланелевой ночной рубашке. В классы она, как и все девочки, носила скромные, закрытые наряды, из темной саржи, с толстыми чулками и практичными ботинками. Праздничное платье, правда, было шелковым, но тоже приглушенного, синего оттенка.

      Немедленно по переезду на Манхэттен, Ева собиралась попросить у отца пурпурное платье и фиолетовые чулки:

      – И сумочку, такую, как у тети Деборы, темно-зеленую. Все вместе будет очень красиво… – решила она. Ева любила яркие, тропические цвета:

      – Потому, что я родилась в Индии, – подумала девочка, – в Южной Америке и Африке много орхидей, а здесь они растут только в ботаническом