Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том седьмой. Нелли Шульман

на безопасную квартиру, где жил Эйтингон, позвонил мальчик, из Вашингтона. Эйтингону очень не понравился спешный отъезд Деборы, с ребенком, в Нью-Йорк:

      – Что-то здесь не так… – все еще разглядывая девчонку, он закурил, – с четверга прошло два дня, а в квартире у Центрального Парка никто и не появился… – чутье никогда не подводило Наума Исааковича:

      – Нет, Ягненок в стране. Он мог найти Дебору, в Вашингтоне. Скорее всего, так и сделал. Но Дебора не подозревает мальчика. Она купила нашу комедию, с письмами… – под кашемиром свитера, под рубашкой лондонского кроя, дорогого хлопка, пробежал холодок:

      – Но если не купила? Она лингвист, специалист по шифрам, она могла насторожиться, решить, что дело неладно. Она могла вести двойную игру, состоять на содержании Секретной Службы… – Эйтингон не мог проверить на жучки квартиру Горовицей.

      – Неужели за мальчиком следят, через Дебору? Если это так, то надо избавляться от нее, и срочно увозить отсюда Матвея. Мы не можем его терять…

      Девчонка соскочила с подоконника:

      – У нее даже уши торчат, как у Меира. Это Ева, никаких сомнений… – заведя машину, Эйтингон отогнал форд за очередные влажные простыни, перегораживающие проход:

      – Простыни простынями, но калитку в ограде отсюда видно отлично… – он взялся за термос с горячим кофе, – Ягненок не дурак, он не пойдет в резиденцию через парадный вход. Он понимает, что ФБР следит за зданием. И я послежу, – Наум Исаакович усмехнулся, – узнаю, что у него на уме… – достав из бумажного пакета свежий бублик, он развернул New York Times:

      – Ученые сообщают о богатых залежах урана, в Бельгийском Конго… – над машиной что-то зашуршало. Эйтингон высунул голову из приоткрытого окна:

      – Какой красавец. Наверное с запада сюда залетел, с гор… – большой сокол, покружившись над охряной черепицей, сел на крышу резиденции. Птица замерла, сложив крылья. Наум Исаакович вернулся к газете.

      Кошерная закусочная Эссена помещалась в ряду невысоких, кирпичных домов, на широкой Кони-Айленд авеню, неподалеку от набережной.

      На променаде, у деревянных будочек, где продавали билетики на аттракционы, стояли длинные, воскресные очереди. Вертелось колесо обозрения, с шумом проносились поезда, на американских горках. Яркие, разноцветные воздушные шарики плыли над лазоревой водой океана. На раскаленных углях, в тележках, шипели сосиски, румянилась кукуруза.

      Торговцы вертели ручные, медные машинки, для сладкой ваты, выуживали из кипящего сиропа круглые пышки. Дети обсыпались сахарной пудрой. На темное, блестящее дерево променада, капало мягкое мороженое. Ветер носил вокруг урн обертки от шоколадок и окурки.

      Бруклинские старики, в теплых пальто, устраивались на скамейках, подставив лица низкому солнцу. К обеду распогодилось, но день оставался прохладным. На террасах закусочных мужчины не снимали шарфы, дамы кутались в отделанные мехом жакеты.

      Здесь