Три креста. Григорий Александрович Шепелев

Ахматова на всё смотрит глазами женщины, снизу вверх. Цветаева – сверху вниз, глазами поэта. В ней поэтическое начало преобладает над женским.

      – А ты сама какими глазами смотришь и по какой траектории? – проявил интерес к поэзии Гамаюнов.

      – Солнцеподобными, – сверху вверх.

      Ещё раз с тоской поглядев на столик, Ирка поднялась на ноги, и, зевая, так потянулась, что стало ясно – насчёт разряда она не брешет. Гибкость её красивого тела была вполне гимнастической. Энергично тряхнув чёрными лохматыми волосами, Ирка промямлила:

      – Мне уже пора спать, мальчики и девочки. Завтра утром – две пары. Виктор Васильевич, передайте Наташке, что я в подземном торговом комплексе на Манежной видела куртку, которая ей нужна.

      – Сколько ж она стоит? – насторожился Виктор Васильевич.

      – Сорок девять тысяч рублей семнадцать копеек.

      – Значит так, Ирка! Слушай меня внимательно. Если ты ей хоть одно слово скажешь про эту куртку, мы с тобой очень сильно поссоримся. Ты меня поняла?

      – Поняла, конечно! Спокойной ночи.

      И пианистка, вполголоса напевая «Мурку», ушлёпала в свою комнату. Было уже десять часов. Проводив глазами нагло виляющий Иркин зад, Гамаюнов вновь наполнил бокалы. Рита, взяв сигарету, не удержалась от смеха.

      – Виктор Васильевич, ей ведь двадцать три года! А вам, поди, пятьдесят. Не стыдно?

      – Ты знаешь, нет. Чем старше мотор, тем более дорогим и качественным должно быть для него масло.

      – Каков наглец! – восхитилась Рита, чиркая зажигалкой, – но почему шофёрский пример? Можно хирургический?

      – Да, пожалуйста. Тебе сколько лет, если не секрет?

      – Секрет, ещё какой! Но вам, как врачу, я вынуждена его открыть. Мне тридцать четыре года.

      – Тридцать четыре года? – переспросил Гамаюнов и опустил тянущуюся к бокалу руку. Он ясно понял вдруг, что ему больше пить не нужно, хотя он выпил чуть-чуть. Настойчивый голос не то судьбы, не то ангела-хранителя, не то Бога – голос, который его преследует с самых первых часов пасхальной недели, не станет ласковей и мягче, сколько бы он, Гамаюнов, не выпил водки. Он очень пристально посмотрел на женщину, удивлённо смотревшую на него. Судя по глазам, она полна тайн. Её красота и ум впечатляли. Пишет стихи. Ей – тридцать четыре года. Можно ли сомневаться, что она послана для того, чтоб всё встало на места, что именно ей он должен довериться? Никаких сомнений быть не могло. Но на всякий случай он едва слышно спросил её:

      – Ты ли это?

      – Будьте уверены, это я, – серьёзно кивнула головой Рита, – после двух порций виски я не решусь назвать себя ещё кем-то. Если вам это нужно, давайте выпьем пару бутылок рома.

      – Рита, послушай меня внимательно, – попросил Гамаюнов. И стал рассказывать, начав с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, когда ему было девятнадцать. Рита его ни разу не перебила. Она курила и слушала. Две сестры за стеной не спали. Одна из них ходила по комнате взад-вперёд, чем-то угрожая другой сестрице. А та, судя по тому, что первая психовала, грозилась чем-то