Бабайка. Чингиз Григорьевич Цыбиков

всё также светило красным светом.

      Мир вечного дня.

      VI

      Постепенно пейзаж изменился. Вместо плоской песчаной равнины – большие песчаные дюны. И мы шли, то ныряя в ложбины, то медленно поднимаясь вверх по склону.

      Странное дело – голода я не чувствовал

      А вот пить хотелось. Выручала кружка с вишневым соком.

      Сколько времени мы шли, я сказать не могу. Но два раза я поспал.

      И всё время вертелось в голове: «Во первых строках своего письма спешу сообщить, разлюбезная Ольга Владимировна, что…».

      VII

      – Пришли, – сказала черепаха.

      Я стоял и молча смотрел. Хотя с другой стороны – чего я ожидал?

      – Ладно, чего стоять зазря, – сказала черепаха, и заскользила вниз по склону дюны, перебирая лапами. Я постоял еще немного и двинулся следом.

      Догнал свою попутчицу я только в самом конце склона. Если быть точным, то я у самой подошвы дюны оскользнулся и упал. Упал так, что черепашья морда оказалась напротив моего лица.

      – Скажи, пожалуйста, – сказал я, глядя прямо в темно-красные, круглые, блестящие глаза. – Ты знала?

      – Знала что? – спросила черепаха.

      – Что это будет стол.

      – Стол? Стол. Точно, стол, – она словно пробовала это слово на вкус.

      Ладно, не важно. Если я попал в этот мир через стол, то логично, если я его покину также через стол.

      Через обычный канцелярский стол красного дерева, здорово похожий на мой. К которому шла возникающая из ниоткуда цепочка следов, набирающая чёткость очертаний по мере приближения к этому самому столу

      – Ну, я пошел, – сказал я.

      – Давай, – скучающе сказала черепаха.

      Я посмотрел на неё.

      Никого, кроме неё, я не видел в этом мире. Тушканчики не в счёт. И, похоже, успел к ней привыкнуть.

      Да чёрт с ней! Мне, право слово, есть чем заняться!

      Я открыл дверцу стола, решительно полез в стол и почти тотчас услышал голоса.

      – Хватай её! Переворачивай! А-а, тва-арь! Осторожно, счас вывернется! Крюк давай, крюк! – орали голоса, и действовали при этом, судя по всему, весьма энергично.

      Это не мой мир и не моё дело, сказал я себе, работая локтями, вперёд, в стол, кроме тебя никто сыну не поможет, где-то там в столе плачет твой сын, потому что рядом нет никого, кроме злой бабайки, вот ведь хрень какая, почему ты такой неубедительный?

      Никита,

      ты же можешь быть таким убедительным, так почему же сейчас, когда ты всё так правильно понимаешь и некому тебя упрекнуть, вот ведь хрень, ну как же так, никто не узнает, думал я, прижавшись щекой к полированному дереву,

      сын,

      это ерунда, закидоны и гниль интеллигентская, и кто она тебе? Как она издевалась над тобой,

      Никита,

      никогда себе не прощу, тут ведь даже думать не надо, что выбрать, так вот я думал, и правильно думал, а сам уже лез, словно какой-нибудь басенный рак, задом вперёд – и проклинал себя и родителей своих отчасти за то, что воспитали вот такого вот придурка.

      Черепаха лежала брюхом вверх метрах в десяти от стола. Голова и все её конечности были втянуты в панцирь, а два краснокожих человека суетились вокруг неё и тыкали