Николай Михайлович Карамзин. А.В. Старчевский

книжку, в чем состоит сущность этой науки. «Эстетика, – говорит Карамзин, – есть наука вкуса. Она трактует о чувственном познании вообще. Баумгартен первый предложил ее как особенную, отдельную от других науку, которая, оставляя логике образование высших способностей души нашей, то есть разума и рассудка, занимается исправлением чувств и всего чувственного, то есть воображения с его действиями. Одним словом, эстетика учит чувствовать изящное и наслаждаться им».

      На этой лекции Платнер говорил также о гении. «Гений, – говорит он, – не может заниматься ничем, кроме важного и великого[20], кроме природы и человека в целом. Итак, философия, в высочайшем смысле сего слова, есть его наука. Он может иногда заниматься и другими науками, но только всегда в отношении к сей, всегда в связи с сею»[21]. Окончив лекцию и уходя из аудитории, Платнер обратился к Карамзину и пригласил его к себе после обеда, обещая пойти с ним ужинать в такое место, где Карамзин увидит все литературные знаменитости Лейпцига. В назначенный час Карамзин пришел к Платнеру. – «Вы, конечно, поживете с нами?» – сказал он. – «Несколько дней», – отвечал Карамзин. – «Только! а я думал, что Вы приехали пользоваться Лейпцигом? Здешние ученые почли бы за удовольствие способствовать Вашим успехам в науках. Вы еще молоды, и знаете немецкий язык. Вместо того, чтобы переезжать из города в город, лучше бы Вам было пробыть подолее в таком месте, как Лейпциг, где многие из Ваших единоземцев искали просвещение и, надеюсь, нетщетно». Платнер давал Карамзину прекрасный совет; совет, который мог принести ему много пользы; но Карамзин более внимал голосу своего сердца, нежели лейпцигскому профессору, и отвечал: «Я почел бы за особенное счастье быть Вашим учеником, господин доктор; но обстоятельства, обстоятельства!». Однако ж эти же самые обстоятельства не помешали ему прожить подольше в Женеве. В восемь часов вечера Карамзин был в гостинице «Голубой ангел», куда ему предложил придти Платнер, и где должны были собраться на ужин важнейшие лейпцигские ученые. Платнер представил им молодого путешественника, и начался афинско-немецкий ужин. Платнер играл за ужином первую роль, то есть управлял разговором. «Он самый светский человек, – замечает Карамзин, – любит и умеет говорить, говорит смело для того, что чувствует свою цену».

      На другой день, после ученого ужина, Карамзин был у поэта Вейсе: «Вейсе, – пишет он, – любимец драматической и лирической музы, поэт как по уму, так и по сердцу, почтения достойный друг добродетели и всех добрых – друг детей, который примером и учением своим распространил в Германии правила хорошего воспитания». Он обошелся с ним ласково и просто. Разговор с Вейсе был более светский и кружился около самых обыкновенных предметов, а потому мы не обращаем на него особенного внимания.

      Через три дня Карамзин был уже в Веймаре, где находились тогда корифеи германской учености: Виланд, Гёте и Гердер. Прежде всего он пошел к Гердеру, у которого одна мысль, как сказал о нем один немецкий автор, и эта мысль – целый мир. Карамзин читал

20

Эта мысль лейпцигского профессора имела влияние на молодого Карамзина, который, чувствуя, что отличало его от прочих современных русских писателей, решился никогда не упускать из виду этого правила во всех своих действиях.

21

Все эти начала Карамзин принял в основание своей будущей деятельности.