Мои любимые Бурцевы. Рахиль Гуревич

Ша.

      Бурцева промолчала. На моей памяти это было впервые. Может, она любила Шу за доброту и гостеприимность, а скорее на Бурцеву подействовал магнетизм богатой обстановки состоятельных людей и чёрной икры.

      В седьмом классе Бурцева превратилась в милую девушку: перестала драться, носила модельное «каре», красный велюровый батник, чёрную мини-юбку, колготки в сеточку и красные дефицитные итальянские лодочки. На школьной дискотеке к Наташе подходили учительницы и интересовались, где ей купили «такие милые туфли». Бурцева благоухала ландышем французских духов, была очаровательна. Выглядела старше.

      Хулиган Иванов повзрослел, он нервничал: всячески надоедал Наташе, за глаза оскорблял – хулиган боялся, что его любовь станет достоянием общественности. Как-то сгоряча Иванов послал Бурцеву «на хуй». Весь класс замер… И не зря.

      – Да я на хую бываю чаще, чем ты на свежем воздухе, – презрительно ответила Бурцева.

      Иванов, скорчив свирепую рожу, опять послал одноклассницу.

      – На хуй не ходят – на хуй надевают. Пора б уж знать! – уничтожающе заявила Наташа, готовясь к меткому плевку.

      Подросток покраснел… Весь класс ещё месяц смеялся над Ивановым – его авторитет был окончательно подорван.

      Больше ни один мальчик не пытался оказывать знаки внимания «опытной» Бурцевой. На самом деле, Бурцева презирала разврат, горько плакала в ванной, когда мать, опираясь по всей видимости на свой жизненный опыт, обзывала её «проституткой», «блядищей» и «прошмандовкой».

      Приблизительно в это же время Бурцева «решила взяться за ум»: ежедневно к шести часам Снежкина приносила Наташе свои тетради по всем

      предметам. Бурцева аккуратно переписывала домашнюю работу. В классе, на контрольных, Снежкина делала вариант Бурцевой, писала «шпору», передавала по рядам, а потом уж Снежкина решала своё задание. Бурцеву ни разу не поймали с поличным, учителя не обращали на Наташу внимания – она была, что называется, неформальным лидером. Но Наташе хотелось официального признания. Бурцева вступила в комсомол, собирала в классе взносы, раз в три месяца отвозила копейки в райком комсомола, заседала в школьном комсомольском бюро, делала радио-газету.

      Меня поражало, с какой аккуратностью и наслаждением Бурцева расписывалась в комсомольских билетах: «2 коп. – число – подпись, 2 коп. – число – подпись…», и так до ста раз. Бурцеву завораживала эта скучная канцелярская процедура. Тогда же Бурцева начала подписывать свои тетради так: «Для работ по такому-то предмету, ученицы такой-то школы, Бурцевой Наталии Дмитриевны». Наша классная – нудная математичка – зачёркивала отчество по линейке красной жирной чертой – классная любила только качественные красные ручки. Остальные учителя даже не заметили изменений на обложках.

      Мы проходили «Горе от ума».

      – Наташ, видишь – в «Горе от ума» тоже есть Наталья Дмитриевна!

      – Заткнись, Гурь! Я – Наталия, а та из книжки – Наталья! Наталий мало, а Натальи повсюду!

      Бурцева