Мои любимые Бурцевы. Рахиль Гуревич

выручка лежит.

      – А ты что?

      Бурцева не ответила мне. Но я заметила, что Бурцева стала сторониться Будиной. С Юдиной они по-прежнему трепались на переменах. Родители Юдиной были гостеприимными и хлебосольными, работали на овощной базе, радовались, когда мы килограммами уплетали виноград и груши или дефицитные бананы, ставили нас в пример дочери – Юдина плохо кушала, я бы определила это как «зажралась». В её квартире всегда стояли ящики с фруктами, осенью даже днём в комнатах Юдиной царил полумрак – балконы доверху были забиты арбузами и дынями. Да мы и сами, объевшись, напоминали арбузы и ругались из-за очереди в тубзалет.

      В нашем классе появилась новенькая – Шаграманова. Первый месяц она общалась только со мной. Это была худенькая, востренькая чёрненькая девочка, очень добрая. Она рассказывала мне древние бакинские легенды про замки, про цариц. Вскоре мы приняли её в свою компанию и стали называть лаконично и ёмко – Ша. Папа Шаграмановой – азербайджанец – был директором Военторга в Баку. Мама, армянка, избалованная красавица, устала от перебоев в Бакинском водопроводе: воду включали с пяти до семи утра, нужно было успеть наполнить зеленоватой жидкостью все ёмкости, иначе приходилось плестись с вёдрами к городской колонке. Ша рассказывала, что вёдра и другие ёмкости были в Баку интерьером их изысканной гостиной, и спальни, и отцовского кабинета. Как-то кувшин, стоящий на телевизоре «Рубин», упал, залил всё вокруг – телевизор перестал работать. Мама Ша закатила истерику, впала в депрессию и запросилась в Москву. Папа Ша снял семье «трёшку» за сто двадцать рублей на втором этаже бордовой шестнадцатиэтажки, сам же появлялся в Москве наездами.

      – Представляешь, Гурь. Прихожу к Шаграмановой в гости. Ша интересуется: «Хавать хо?», «Хо! – отвечаю: – Очень хо!» И Ша, представляешь, достаёт из холодильника две литровые банки с чёрной икрой. Я почти всю банку убила.

      На Новый восемьдесят шестой Ша пригласила всех нас к себе. Мы съели три килограмма конфет «Трюфели» и двадцать пачек болгарского лукума, пили чай со слоном и рассуждали о несправедливости жизни.

      – Почему парни любят Воробьёву? – спрашивала примерная Снежкина.

      Снежкина – миниатюрная смугленькая скуластая девочка, умненькая отличница – начиная с ясельного возраста неизменно играла Снегурочек…

      – Да! Почему все влюблены в Воробьёву? Останкович носит за ней портфель, Геренрот носит за ней портфель, Михайлов с Корнеевым подрались из-за того, кто проводит Ворбьиху до дома, – поддакивала завистливо Попкова.

      Мама Попковой работала терапевтом в поликлинике. У неё можно было купить любую справку. Позже, в «девяностые», доктор поставила «бизнес» на поток, заработала на дачу и на два автомобиля. Сейчас наш участковый врач сильно постарела, очень поправилась, на лице её с каждым днём все отчётливей вырисовывается старческий оскал безнадёжности и бесполезности бытия.

      – Мы с Попкой решили, что нам тоже пора завести парней,– подытожила Снежкина…

      – Если