Уксус. Маргарита Черкасова

достала из шкафа пыльный патефон и коробку с пластинками:

      – Я коллекционирую тишину.

      – М-м-м, – ответил я.

      Она поставила патефон на пол у моих ног, подошла к окну и потянула чёрный шнурок. Толстые многослойные гардины медленно опустились, почти полностью скрыв от нашего слуха навязчивое ночное бормотание большого города. Девушка закрыла дверь в комнату и принялась перебирать пластинки. Я слышал лишь шорох её пальцев и еле уловимый шёпот, слетающий с обветренных губ. Наконец, она что-то выбрала, поставила пластинку и покрутила ручку патефона. Пластинка закружилась, патефонная игла зашуршала, девушка в чёрном платье радостно посмотрела на меня. Текли секунды. Смоляной диск беззвучно крутился, я загипнотизированно смотрел на него, а девушка в чёрном платье – на меня. Наконец, отрешённость оставила нас, и я услышал вопрос:

      – Тебе нравится?

      Я пожал плечами.

      – Это запись тишины в одном из подвалов блокадного Ленинграда, сделанная сразу же после бомбёжки. Как ты можешь слышать, в подвале никого нет, хотя прежде там проживало около тридцати человек. Все погибли!

      – Кем была сделана запись?

      – Не знаю.

      Девушка в чёрном платье поменяла пластинку и покрутила патефонную ручку:

      – А здесь ночная тишина в клозете в небольшой квартирке на окраине Парижа.

      Я ничего не ответил, искренне силясь уловить разницу, но тщетно. Шеллачная пластинка кружилась, игла шуршала, спираль времени винтом проворачивалась сквозь мою явь. Когда диск остановился, девушка в чёрном платье сняла его и бережно положила в бумажный конверт:

      – Знаешь, у меня есть невероятная пластинка… с записями замиксованной тишины… Какие-то ретро-диджеи постарались! Хочешь послушать?

      Я пожал плечами. Она поставила новую пластинку и покрутила патефонную ручку. Игла зашуршала по вращающейся поверхности. Я уставился на паркет, спустя неопределённое время девушка в чёрном платье испытующе посмотрела на меня и спросила:

      – Ну как тебе? Это тишина пустыни, смешанная с молчанием морга и с безмолвием в квартире, где жил серийный убийца, – я машинально покивал, продолжая делать вид, что слушаю. – Сильно, верно? Какой обертон беззвучья! Средоточие идей… Интенсивность… Что же ты? Неужели не слышишь?!

      Я не ответил. Девушка в чёрном платье внимательно оглядела меня и сказала:

      – А ты пальто так и не снял…

      – Да-а-а, не снял…

      – Не жарко? – спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила говорить, – странно, что ты не умеешь слушать тишину… Тишина – это очень важно! Тишина, записанная на пластинку, – это по сути чёрный квадрат, нарисованный Малевичем.

      – О-ох, – вырвалось у меня.

      – Что? – девушка в чёрном платье приподняла правую бровь.

      – Да так, ничего…

      – Нет уж! Говори!

      – Чёрный квадрат…

      – Что «чёрный квадрат»?

      – Ну-у-у, – мне было лень говорить, но сердитые глаза напротив требовали объяснений. – Ты, так же как и твой друг, ищешь смысл