Власть полынная. Борис Тумасов

молчите, господа старейшие, аль воды в рот набрали? А может, намерены сверчками запечными отсидеться? Так время не то. И на владыку не глядите, Феофил в Новгороде без году неделя. Так молвите, как городу жить, быть ли ему вольным, как нашими отцами завещано, либо захудалой вотчиной князей московских?

      – Как вотчиной? – взорвался староста конца Завгородья Захарьин. – Ты, матушка, говори, да не заговаривайся!

      – Вона куда клонишь – вотчина! – набычился Василий Селезнёв и головой повертел. – Москва хоть и сильна, но с каких времён Новгород вотчиной московской был?

      Тут Иван Лукинич грамотой московского князя потряс:

      – Марфа Исааковна не от себя сказывает, она слова великого князя Ивана Васильевича передаёт. Это он поминает, что предки его, Ярославичи, княжили в Великом Новгороде.

      – Так то мы их призывали, чтоб город боронили от шведов и рыцарей, – подал голос Яков Коробьин, староста конца Неревского. – А опосля не мы ль прогнали их? А то не помнит Иван, сын Василия, как Новгород сажал на киевский стол Владимира Святославича и Ярослава?

      Приложив ладошку к старческому уху, Феофил прислушивался, о чём именитые переговаривались. Боярин Онопко пророкотал:

      – Московское княжество хоть и растёт, как тесто на опаре, однако московский князь на угольях сидит, а петушится, аки птица павлин. Эвон, его Казань саблей щупает, а Литва на щит берет!

      – Вот-вот, – согласился Иван Лукинич. – Новгород поглядит, кто старше, Москва аль мы. Когда Московский Кремль ещё деревом огораживался, Новгород уже каменным ожерельем украшался, башни сторожевые выставлял.

      И умолк, довольный собой.

      Молчавший до того архиепископ Феофил заговорил тихо, но властно:

      – Москва православию верна, а не потянет ли Казимир новгородцев к латинству?

      Василий Селезнёв, явившийся на Совет господ от Людина конца, вскочил:

      – Мы в вере нашей неотступны, и никто не посмеет склонить нас к латинству!

      В палату архиепископского дворца тихо вошёл Дмитрий Борецкий. Расслышав слова Селезнёва, добавил:

      – Коли вы, господа старейшины, под руку Литвы тянете, то надобно оговорить на вече, чтоб веру нашу православную не рушить и к латинству нас не принуждать. О том в договоре записать. А великий князь Казимир Новгороду вольности сохранит. Должно поклониться ему.

      Иван Лукинич снова голос возвысил:

      – Господа старейшие, как я уразумел, вы к посольству в Литву клоните.

      Пригладил бороду, на архиепископа глаза перевёл.

      – После веча, что вече порешит! – заорал Захарьин.

      Вздрогнула Борецкая, к Селезнёву всем телом подалась:

      – Голос дурной у Захарьина. Ну как крикуны за Москву пересилят?

      – Новгородцев Москвой не запугаешь, у Новгорода сила, коли потребуется, мы сорок тыщ ратников выставим.

      – То так, – кивнула Борецкая. – Мой Дмитрий первым рать поведёт, коли Москва на нас ополчится. А грамоту договорную королю и великому князю Казимиру