География одиночного выстрела. Андрей Курков

его строго наказать за все, что он сделал.

      Мысль о наказании понравилась Добрынину, и он продолжал обдумывать ее, но уважение к порядку остановило его, потому что понял он – наказывать кого-то может только суд или человек, у которого есть на это специальное разрешение, а у самого Добрынина было только разрешение проверять и контролировать, а значит ничего, кроме записанного в мандате, он делать не мог. И от этой мысли народный контролер загрустил.

      – Может, русский человек Добрынин тарасуна выпьет? – предложил Ваплах, видя мрачное лицо Павла.

      – Слушай, – заговорил Добрынин. – Не называй меня русским человеком!

      – А что, Добрынин не русский человек?

      – Да русский я, русский, но зови меня Павлом. Ты – Ваплах, я – Павел. Понятно?

      – Да, – урку-емец кивнул. – А Павел тарасуна хочет?

      – Нет, – отрезал Добрынин. – Надо что-то делать, а не водку пить! Преступника наказать надо, а здесь ведь ни суда, ничего такого нет. А сам я, понимаешь, Ваплах, не имею права его наказывать…

      – Абунайка умный человек, надо с ним говорить! – предложил урку-емец.

      – Твой Абунайка – заместитель Кривицкого!

      – Это ничего! – улыбнулся Ваплах. – Зато он умный! Я пойду, позову его, а Павел пусть еду покушает!

      Урку-емец ушел, и остался Добрынин один в маленьком и уютном чуме. Шипел в буржуйке сухой дерн; тепло стало Павлу, и он даже расстегнул олений кожух, который давно уже не снимал с себя из-за суровости климата. Расстегнул кожух, наклонился к желтому портфелю, открыл его. Листы бумаги внутри были мокрыми, но почувствовал народный контролер, что теперь уже можно было их отделять друг от друга, и вытащил он всю пачку, присел на полу у печки и положил эту мокрую пачку себе на колени. Аккуратно отделил верхний листок и, придвинувшись к топке буржуйки, попробовал прочитать написанное на бумаге в красноватом отсвете тлеющего дерна. Однако как ни напрягал он глаза, а разобрать ничего не мог по причине того, что размокшие чернила расплылись по бумаге, и только отдельные кусочки слов были различимы, но сами по себе эти кусочки никакого смысла не имели. На всякий случай опустил Добрынин первый листок бумаги на пол у печки, полагая, что если высохнет он, то, может быть, разборчивее станет, а сам взял следующий лист, поднес его к тускловатому печному свету.

      «Со слов местного жителя Барулая, – прочитал Добрынин хорошо сохранившийся текст, написанный химическим карандашом, – стало мне известно о зверском убийстве члена РСДРП Шендеровича, присланного для организации Советской власти в якутском городе Хулайба. Убийство было организовано присланным товарищу Шендеровичу в помощь товарищем Кривицким, вступившим в преступный сговор с японскими империалистами. Также есть основания считать тов. Кривицкого виновным в таинственном исчезновении целого северного народа урку-емцев, которые отличались высокой образованностью и все до единого хорошо говорили по-русски. Этот народ бесследно исчез после убийства товарища Шендеровича. Перед исчезновением,