География одиночного выстрела. Андрей Курков

на Абунайку серьезно и, как показалось Добрынину, взволнованно. Старик хоть и находился в полудреме, но этот взгляд заметил.

      – Что сказать хочешь? – обратился он к урку-емцу.

      А по сторонам проносились холмы и снега, и пели полозья свою негромкую, чуть свистящую песню.

      – Нехорошо получилось, – сказал Ваплах. – Эква-Пырись не будет доволен.

      – Почему не будет?! – удивленно спросил старик.

      – Плохого человека в жертву принесли. Эква-Пырись подумает, что не любят его больше… – сказал Ваплах.

      Добрынин не мог уразуметь, о чем разговаривают его попутчики, и от этого смотрел по сторонам и вперед, и, к своей радости, увидел он впереди приближающиеся деревья, росшие не густо и в основном между холмами. А сами холмы, особенно вершины их, были голыми.

      – Не-е-ет, – не согласился с Ваплахом старик. – Будет он доволен.

      – О чем вы? – спросил Павел.

      – В жертву положено самых лучших приносить, а мы самого плохого сегодня сожгли. Бог доволен не будет.

      – А-а, – понял, в чем дело, Добрынин. – А я думаю, что правильно сделали. Хорошие должны жить и строить будущую жизнь, а сжигать надо плохих.

      После слов Добрынина наступило недолгое молчание, во время которого, должно быть, и Абунайка, и урку-емец обдумывали сказанное народным контролером. А потом Ваплах кивнул сам себе и произнес:

      – Русский человек – умный, русский человек знает, кого надо сжигать, а кого нет.

      – Да, – добавил Абунайка. – Мудрые люди всегда издалека приходят, глупые – рядом живут.

      Летели их сани быстро. С любовью смотрел Добрынин на проносящиеся мимо деревья, невысокие и тонкоствольные, но все-таки чуть-чуть напоминающие о его родных местах. Думал он о будущем, когда приедет он в Крошкино с орденом, сядет за стол и будет рассказывать Маняше и детям своим об этих страшных днях или неделях, проведенных в совершенно не обустроенном для жизни человеческой холодном краю, где ни похоронить нельзя по-людски, ни наказать так, чтобы по-человечески, а все творится по местным национальным законам, таким не похожим на законы русские, согласно которым и в Москве, и в деревне Крошкино живут.

      – Эй! – обернулся опять Ваплах. – Там что-то стоит!

      И старик, и Павел вгляделись вперед, но, видимо, зрение у них не было острое, как у урку-емца. Только минут десять спустя увидели они аэросани, лежащие на боку. Подъехали, на собачек прикрикнули, чтобы те остановились.

      В аэросанях никого не было.

      – По кругу ходить надо! – сказал Добрынин, и попутчики его послушно подошли к машине и стали вокруг нее шаги накручивать.

      – Нет, тут снег малый, – замотал головой Ваплах. – Надо просто смотреть, под этим снегом ничего нет.

      Разошлись они в разные от машины стороны. Абунайка полез на холм, Ваплах наоборот – начал спускаться в низинку, где росли не росли, но все-таки стояли несколько низеньких деревьев.

      Добрынин ходил вокруг машины, внимательно присматриваясь к снежной поверхности.

      – Эй! – позвал с вершины