Ритуал последней брачной ночи. Виктория Платова

закатил глаза. А потом провел смычком по струнам. Пригорюнившись и подперев голову рукой, я стоически выслушала весь джентльменский набор звуков: это была абсолютно противопоказанная мне смесь завываний ветра, скрипа тележных колес, хлопанья ставен и мяуканья котов в подворотнях. Непередаваемый колорит раннего эстонского вечера в конце марта!

      «Мартовские тени», вспомнила я надпись на фотографии Аллы Кодриной. И не в этой ли тоскливой музыке кроется истинная причина ее смерти? Я бы ничуть не удивилась.

      Пока Олев Киви вдохновенно насиловал инструмент, я успела позавидовать недоеденному мной яблоку, неоткрытой бутылке шампанского, цветам в корзинах и начищенным ботинками самого Олева: в отличие от меня ушей у них не было. Наконец, он судорожно вздохнул, посмотрел на меня и опустил смычок. Какое облегчение!

      – Божественно! – я даже нашла в себе силы пару раз хлопнуть в ладоши.

      – Вам правда понравилось?

      – Вы еще спрашиваете….

      – Это мое собственное сочинение, – скромный автор выпятил подбородок. – Сонатина для виолончели соло.

      Исполнял бы ты лучше Баха, честное слово!

      – Я не играл эту вещь год, – он недоверчиво посмотрел на свои руки. – Только она слышала ее… Она и теперь вы.

      – Я тронута…

      Стоило мне произнести эту фразу, как Олев Киви осторожно отставил инструмент, сделал еще один (контрольный) глоток виски… и накинулся на меня, как ненормальный. Да, никто не переубедит меня в том, что есть незаменимые женщины… А одноразовые мы шлюхи или многоразовые матери семейств – какое это в сущности имеет значение?..

      Олев Киви оказался довольно необычным любовником: если, конечно, подходить к нему со стандартными мерками. Во-первых, он добросовестно облизал каждый уголок моего тела, – с такой же добросовестностью первоклассник облизывает марку «Монгол Шуудан» прежде, чем приклеить ее на тетрадный лист. Во-вторых, он спотыкался губами на каждой выпуклости и на каждой впадине, он как будто прислушивался к себе, к своим ощущениям, к своим воспоминаниям. И ничего не помнил, ничего не ощущал. И ничего не слышал, горе-прелюбодей! Несколько раз я порывалась взять инициативу на себя, но, вспомнив об инструкциях Стаса, махнула рукой: делай, что хочешь! Закрыв глаза, я вызвала в памяти старую бизнес-лошадь из «Европы» и ее умопомрачительное платье, фасон которого зарисовала на салфетке, – вот что я вожделела сейчас больше всего! А если прибавить к нему золотую цепочку, подаренную Лешиком перед самой посадкой в Кресты, – то флер разнузданной непорочности мне обеспечен.

      Пока я рассуждала о непорочности, Олев Киви сбросил с себя остатки одежды и вытянулся рядом. И затих. Никаких суетливых презервативов, никаких копий наперевес. Все это выглядело довольно странно – если учесть, что у него вот уже год не было женщины. О, если бы не Стас с его монастырскими наставлениями, – я бы раскочегарила этого северного тюленя в момент. Но… Неизвестно, как отнесется к моим поползновениям сам Киви. До нашего стремительного марш-броска в койку я была воплощением консерваторского академизма, не стоит ломать рисунок