Роман-царевич. Зинаида Гиппиус

были? – спрашивает Роман Иванович Литту, пробираясь с ней через ветки и валежник к Петенькину жилью.

      – У часовни была… А здесь нет.

      В избушку, желтую на солнце, дверка прорублена, вместо лестницы – два чурбаша, а окон не видно. Литта удивляется.

      – Да ему там темно.

      – Зачем! На той стороне есть окошечко. Так зимой теплее. А летом вон он на солнышке у стенки сидит.

      Петенька, точно, сидел у стенки; безбородое серое лицо его равнодушно было обращено к солнцу.

      – Здравствуй, Петя. Мы тебя проведать пришли.

      Узнав Сменцева, Петенька вскочил и низко-пренизко поклонился ему. На Литту не обратил ни малейшего внимания. А с Романа Ивановича не сводил глаз и нет-нет – опять поклонится.

      Сели. Сменцев ласково заговорил с Петенькой. И тот отвечал, толково, чуть заикаясь, благоговейно. Это благоговение неприятно удивляло Литту.

      – Грибков принесу… тебе, – сказал Петенька. – Не взросли… да пошарю. Кушай… во спасенье, во мое. Тебе.

      – Спасибо. Ты корзинку мне сплети. Поучись, дай труд.

      – Поучусь, – покорно отозвался Петенька. – Ты говори, что надо. То и буду делать.

      Около лесу показалась какая-то баба. Приглядевшись, повернула к ним и запричитала издали:

      – Барин-то, барин, здравствуй, солнышко ты мое меженное, солнышко красное, прекрасное, головушка золотая, барин любезненький…

      Петенька неожиданно вскочил и сурово замычал на нее, размахивая дубинкой.

      – Чего ты, Петруша? – безбоязненно сказала баба. – Я только поклониться. Твой гость. Я рази что.

      – А я, было, Домна, тебя и не узнал. Богатой быть, – весело говорил Сменцев.

      Подойдя, баба вежливо поклонилась и Литте, но тотчас же опять обратилась к Роману Ивановичу и глядела на него, сияя всеми своими коричневыми морщинами, так же неотрывно, как Петенька.

      – Положительно оба эти влюблены в вас, – с усмешкой сказала Литта, когда они уже шли верхним лесом, прочь от Петенькиной избушки. Лес был мшистый, сыроватый, темный, но тропа широкая.

      – Это все приятели мои, – отозвался Сменцев. – У меня их много. Всякий народ есть.

      Литте почему-то было невесело. В сущности и Петенька ей не нравился, и чувствовалась даже неприязнь ко всему, ко всем «приятелям» Сменцева и к нему самому. Неприязнь и чуждость.

      – Юлитта Николаевна, вы не устали? Вам Петенька надоел?

      Литта вспыхнула.

      – Почему надоел? Я только не понимаю, что в нем любопытного.

      – Да ничего. Разве вы из любопытства к нему в гости шли?

      Ей почудилась насмешка. Захотелось сказать многое, захотелось резкости. Но не могла найти слов, все было смутно, неопределенно.

      Сменцев остановился.

      – Сядем, вот сосна хорошо лежит, сядем, – произнес он так серьезно и так настойчиво, что девушка в ту же минуту повиновалась.

      Роман Иванович снял фуражку и провел рукой по волосам. Они у него были коротко острижены, но все-таки упруго курчавились и спереди вставали жестким, темным