Князь Тавриды. Николай Гейнце

Иванович хотя и присел на полу, но чувствовал себя очень слабым.

      Он сознавал опасность своего положения и не обольщался надеждою на возможность жить.

      В его уме сложилась какая-то странная уверенность, что ов ранен смертельно.

      Вследствие этого он откинул всякую мысль о себе и задумался над положением остальных действующих лиц в этой роковой драме, где он разыграл роль случайной жертвы.

      Только случайной – это он хорошо понимал.

      Сидевшие в нем пули предназначались для Потемкина. Последний, конечно, не знал об этом, посылая его на это роковое свидание.

      Эта дама и ее муж несомненно принадлежат к высшему петербургскому свету, и ни он, ни она неповинны в его смерти. Она, понятно, менее всех, придя на свидание любви, не рассчитывала сделаться свидетельницей убийства. Он, застав свою жену с любовником, каковым должен был быть сочтен каждый мужчина, находившийся наедине с его женой, имел нравственное право; кровью похитителя его чести смыть позор со своего имени.

      Значит, виновных в его смерти нет.

      Так решил умирающий.

      За что же они пострадают за него, если его труп найдут здесь и начнется следствие?

      За что он заставит их испытать все неприятности полицейских розысков?

      Нет, никогда! Ведь этим он не вернет себя к жизни.

      С усилием он расстегнул мундир и вынул из кармана записную книжку с карандашом.

      Вырвав листок, он написал слабеющей рукой следующие строки:

      «В смерти моей прошу никого не винить… Я застрелился сам. – Костогоров».

      Спрятав записную книжку, он сунул в карман и написанную им записку.

      Еще минуту, и он бы опоздал. В глазах его потемнело, и он лишился чувств.

      Пришедший вскоре Акимыч застал бездыханный труп.

      Он бросился в полицию, которая вскоре прибыла на место и увезла покойника в часть, впредь до выяснения личности застрелившегося офицера.

      Найденная в кармане записка, а в саду револьвер привели полицию к несомненному убеждению, что офицер застрелился.

      Оставался открытым вопрос, как, зачем попал он в необитаемый дом графа Переметьева.

      Спрошенный Акимыч отозвался положительным незнанием.

      – Проветривал я, ваше благородие, комнаты, – отвечал он на вопрос квартального, – может, и забыл запереть входную дверь, а как его милость забрались туда и засели – мне неведомо.

      На этом показании старик и уперся.

      Весть о самоубийстве офицера на Васильевском острове, доложенная в тот же день государыне полицмейстером, облетела быстро весь город и достигла графини Переметьевой и князя и княгини Святозаровых – этих трех лиц, которые знали более по этому делу, нежели петербургская полиция.

      Граф Петр Антонович Переметьев съездил к полицеймейстеру, и этот визит сделал то, что неправдоподобному показанию Акимыча о том, что ему неизвестно, каким образом поручик Костогоров очутился в охраняемом им доме, дали полную веру.

      На князя известие о найденной записке самоубийцы произвело самое тяжелое впечатление.

      – Сильно