Князь Тавриды. Николай Гейнце

на то, что Потемкин не сказал ему даже имени дамы, с которой ему придется иметь объяснение.

      В общих чертах лишь передал он своему другу историю своей любви и возникновение мысли о назначенном свидании.

      О причине, заставившей его отказаться ехать самому, Григорий Александрович умолчал.

      Один Потемкин знал тайну смерти несчастного Костогорова. Все остальные, знавшие покойного, как на причину его самоубийства, указывали на странности, обнаруживаемые при его жизни, и посмертная записка умершего – эта последняя, как это ни странно, чисто христианская ложь являлась в их глазах неопровержимым документом.

      Найденный в саду пистолет, разряженный на оба дула, в другое время мог вызвать размышление, так как являлось крайне странным, что самоубийца пускает в себя разом две пули и бросает в сад орудие самоубийства.

      Самая роскошь отделки пистолета могла вызвать соображение о непринадлежности его покойному, человеку бедному, жившему незначительным доходом с маленького имения в Петербургской губернии.

      Соображения эти, впрочем, не пришли почему-то в голову тем, кому следовало.

      Евгений Иванович Костогоров был признан самоубийцей и, как таковой, при строгости тогдашних духовных властей, был лишен церковного погребения.

      Товарищи покойного, в числе которых был и бледный как смерть Потемкин, проводили тело Костогорова за черту Смоленского кладбища и неотпетое опустили в одинокую среди поля могилу.

      Григорий Александрович вернулся с похорон разбитым и нравственно, и физически.

      Он разделся и в течение целой недели, отозвавшись нездоровым, не выходил из комнаты.

      Это был первый припадок хандры, потом преследовавшей его всю жизнь.

      Образ покойного Костогорова как живой стоял перед ним, а Потемкин с рыданиями падал ничком на подушку, не смея по целым часам поднять головы.

      Видение исчезало, и на смену ему появлялось перед Григорием Александровичем смеющееся, злобное лицо графини Клавдии Афанасьевны Переметьевой.

      Потемкин в бессильной злобе сжимал кулаки.

      Злоба была действительно бессильна, так как на другой день после самоубийства Костогорова графиня уехала из Петербурга, как говорят, в Москву, к своей матери, об опасной болезни которой получила будто бы известие.

      Отвратительный демонический образ графини сменялся печальным обликом княгини Зинаиды Сергеевны.

      У Потемкина останавливалось биение сердца.

      Только теперь, когда на любимую женщину обрушилось несчастие, он понял, как действительно сильно он любил ее, как действительно сильно он любит ее и теперь.

      С каким неземным наслаждением он припал бы к ее коленям и вместе с ней выплакал их общее горе, созданное их разлукою.

      Зачем, зачем он предоставил Костогорову право умереть у ее ног?

      Это право было его – он отдал его.

      Он стал завидовать лежащему в одинокой могиле.

      «Видеться с ней? – мелькнуло