Преступление отца Амаро. Жозе Мария Эса де Кейрош

раз на сеновал и провели там ночь с целой компанией молодых парней.

      – Я не знаю, что происходит в твоем приходе, Брито, – лукаво заметил Натарио, которому вино развязало язык: – но что бы там ни было, у них перед глазами живой пример. Говорят, что ты и жена мэра…

      – Это ложь! – закричал Брито, краснея, как рак.

      – Однако, Брито, однако, – заговорили все кругом.

      – Это ложь, это ложь, – повторял он.

      – Правду сказать, господа. – заметил каноник, понизив голос и лукаво подмигивая: – это очень симпатичная женщина. У Брито вкус недурен.

      – Я знаю, кто распускает про меня эти слухи, – волновался Брито. – Это подлец – Кумиадский помещик. Он злится на меня за то, что тот не провел его в депутаты на последних выборах. Подождите, переломаю я ребра этому негодяю. – Глаза его налились кровью, и он повторял, потрясая кулаками: – Переломаю я ему ребра…

      – Ну, полно. Нечего так волноваться, Брито, – успокоивал его Натарио.

      Этот помещик в Кумиаде находился в то время в оппозиции и располагал на выборах двумя стами голосов. Священники заговорили об избирательной кампании. Все они, кроме отца Амаро, умели, как выражался Натарио, «состряпать депутата». Каждый стал рассказывать о своих подвигах на этом поприще.

      Отец Натарио сообщил, что доставил на последних выборах восемьдесят голосов кандидату правительства.

      – Чорт возьми! – воскликнули остальные.

      – И знаете каким путем? Я устроил чудо.

      – Как так?

      – Я уговорился с одним миссионером, и накануне выборов в нашем приходе были получены письма с неба за подписью Пресвятой Богородицы, в которых требовалось, под угрозой наказания свыше, голосовать за правительственного кандидата. Тонко задумано, неправда-ли?

      – Гениально, – согласились все.

      Один Амаро был поражен этим откровением.

      – Исповедь – тоже прекрасное орудие в наших руках. – продолжал Натарио. – Фут мы действуем через женщин, но зато наверняка. Из исповеди можно извлекать огромную пользу.

      – Но ведь исповедь – настолько серьезный акт, что, по-моему, она не должна служить делу выборов, – сказал Амаро тоном убеждения.

      У отца Натарио, сильно разгоряченного от вина и обеда, вырвались неосторожные слова.

      Неужели же вы принимаете исповедь в серьез, отец Амаро?

      Эти слова вызвали всеобщее изумление.

      – Как? Вы спрашиваете, принимаю ли я исповедь в серьез? – закричал Амаро, уставившись на него в ужасе.

      – Что вы, Натарио? Что вы, побойтесь Бога! – накинулись на него остальные.

      Натарио стал выпутываться из неловкого положения.

      – Постойте, выслушайте меня. Я вовсе не хочу сказать, что исповедь – ерунда. Слава Богу, я не франкмасон. Смысл моих слов тот, что исповедь есть лишь средство знать, что происходит в приходе, и направлять стадо прихожан в ту или иную сторону. И раз это служить Богу, то это хорошее орудие… Вот что, значит, я хочу сказать: что исповедь – хорошее оружие в наших руках. Понимаете