Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

сидит де Зут.

      «Вряд ли риск так уж велик», – уговаривает он сам себя. В книге нет ни пометок, ни иллюстраций, указывающих на то, что это христианский текст, а переводчики наверняка плохо знают голландский, где им разобрать архаичный библейский язык. «Я – служащий Объединенной Ост-Индской компании. Что могут японцы мне сделать?»

      Ответа Якоб не знает, и, честно говоря, ему страшно.

      Проходит четверть часа; о Ворстенбосе и его двух слугах-малайцах ни слуху ни духу.

      Бледная веснушчатая кожа Якоба поджаривается, словно бекон на сковородке.

      Над водой проносится летучая рыба, стрижет плавниками.

      – Тобио! – кричит один гребец другому, показывая пальцем. – Тобио!

      Якоб повторяет это слово, и оба гребца хохочут так, что лодка раскачивается.

      Пассажир не возмущается. Он молча рассматривает кружащие вокруг «Шенандоа» сторожевые лодки; рыбачьи суденышки; жмущийся к берегу японский торговый корабль, крутобокий, как португальский галеон, только еще более пузатый; увеселительную барку знати, увешанную занавесями в черно-голубых цветах княжеского рода, в сопровождении лодок с прислужниками; и остроносую джонку, совсем как у китайских торговцев в Батавии…

      Город Нагасаки, придавленный подошвами гор, словно сочится из-под пальцев дощатой серостью и бурыми земляными оттенками. От бухты тянет водорослями, отбросами и дымом бесчисленных труб. По горным склонам до самых зубчатых вершин ступеньками поднимаются рисовые поля.

      «Безумец мог бы представить, что находится внутри надтреснутой нефритовой чаши», – думает Якоб.

      Перед ним раскинулся его будущий дом: Дэдзима, обнесенный высокими стенами искусственный остров в форме веера, примерно двести шагов по внешней дуге, восемьдесят шагов в глубину. Остров образован из насыпей, как и бóльшая часть Амстердама. За прошедшую неделю, рисуя наброски фактории с фок-мачты «Шенандоа», Якоб насчитал около двадцати пяти крыш: перенумерованные пакгаузы японских купцов; жилища капитана и управляющего; дом помощника управляющего с Дозорной башней на крыше; Гильдия переводчиков; больничка. Из четырех голландских пакгаузов – Рус, Лели, Дорн и Эйк – только последние два пережили, как выразился Ворстенбос, «Сниткеровский пожар». Лели сейчас отстраивают заново, а выгоревший дотла Рус подождет, пока фактория хоть чуть-чуть не расквитается с долгами. Сухопутные ворота связывают Дэдзиму с городом Нагасаки – одним пролетом каменного моста через ров с жидкой грязью, который заполняется водой во время прилива. Морские ворота открываются только в торговый сезон; здесь разгружают сампаны Объединенной Ост-Индской компании. Рядом – здание таможни, где всех голландцев, кроме капитана и управляющего, обыскивают, проверяя, нет ли у них запрещенных предметов.

      «И во главе списка – предметы христианской веры», – думает Якоб.

      Вернувшись к наброску, он углем заштриховывает морские волны.

      Гребцы с любопытством