Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

от занимаемой должности и с него взимается всё – да, всё – полученное жалованье, начиная с тысяча семьсот девяносто седьмого года. Пункт второй: по прибытии в Батавию Даниэля Сниткера заключить под стражу в Старом Форте; пусть ответит за свои деяния. Пункт третий: его частный груз будет продан с аукциона, полученная сумма пойдет в уплату убытков, причиненных Компании». Вижу, мне удалось завладеть вашим вниманием.

      – Вы… – Сниткер уже не хорохорится. – Вы меня по миру пустите!

      – Пусть суд над вами послужит примером каждому начальнику фактории, который наживается за счет Компании. «Правосудие настигло Даниэля Сниткера – настигнет и вас» – так скажет им сегодняшний приговор. Капитан Лейси, благодарю за ваше участие в этой плачевной истории. Господин Вискерке, будьте так любезны, выделите господину Сниткеру подвесную койку на баке. Пусть отрабатывает свой проезд на Яву наравне с другими матросами. К тому же…

      Сниткер, опрокинув стол, бросается на Ворстенбоса. Якоб тщится перехватить занесенный над головой начальника кулак; перед глазами его вспыхивают огненные павлины; стены каюты вращаются; пол ударяет по ребрам, а во рту привкус оружейного металла – наверняка кровь. Где-то вверху раздаются хриплые стоны и хеканье. Якоб успевает заметить, как первый помощник обрушивает на Сниткера сокрушительный удар под дых. Писарь невольно сочувственно вздрагивает, валяясь на полу. В дверь врываются еще два моряка, и в этот самый миг Сниткер, пошатнувшись, падает.

      Скрипач на нижней палубе играет «Темноглазую красотку из Твенте».

      Капитан Лейси наливает себе виски, настоянный на черной смородине.

      Ворстенбос бьет Сниткера по лицу тростью с серебряным набалдашником, пока не устает рука.

      – Заковать этого рукоблуда в кандалы и поместить в самый вонючий угол кубрика!

      Первый помощник с двумя матросами уволакивают стонущее тело. Ворстенбос, опустившись возле Якоба на колени, хлопает того по плечу:

      – Спасибо, что приняли на себя удар, мой мальчик! Боюсь, нос вам расквасили знатно…

      Боль такая, словно нос сломан, однако руки и колени липкие не от крови. Чернила, догадывается писарь, с трудом принимая сидячее положение.

      Чернильница треснула, от нее разбегаются ярко-синие ручейки и речушки…

      Чернильные струйки просачиваются в щели, впитываются в пересохшую древесину…

      «Чернила, – думает Якоб, – самая плодотворящая из жидкостей…»

      III. На сампане, пришвартованном возле судна «Шенандоа» в гавани Нагасаки

      Утро 26 июля 1799 г.

      Без шляпы, изнемогая от жары в своем синем парадном вицмундире, Якоб де Зут мыслями погрузился в прошлое – в тот день, десять месяцев назад, когда разъяренное Северное море кидалось на дамбу в Домбурге и ветер гнал мелкую водяную пыль по Церковной улице, мимо домика священника, где дядюшка торжественно вручал Якобу клеенчатую сумку. В сумке лежала Псалтирь в потертом переплете из оленьей кожи. Якоб и сейчас может по памяти повторить дядюшкину речь почти слово в слово.

      – Небу известно,