Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

заканчиваем. Управляющий Ворстенбос вызвал меня к четырем на совещание в Парадном кабинете. Отнеси, пожалуйста, эти бумаги в канцелярию, господину Ауэханду.

      Хандзабуро вздыхает, берет папку и удаляется, весь в неизбывной тоске.

      Якоб выходит следом, запирает за собой дверь пакгауза. В липком парнóм воздухе летают семена каких-то растений. Обгоревший на солнце голландец вспоминает первые зимние снежинки в родной Зеландии.

      «Пойду по Короткой улице, – говорит он сам себе. – Может, увижу ее».

      Голландский флаг на площади бессильно обвис, редко-редко трепыхнется.

      «Если уж надумал изменить Анне, зачем гнаться за недостижимым?»

      У Сухопутных ворот чиновник роется в тележке с сеном – ищет контрабанду.

      «Прав Маринус – нанял бы себе куртизанку. Деньги теперь есть…»

      Якоб доходит до Перекрестка. Там Игнаций подметает улицу.

      На вопрос секретаря раб отвечает, что ученики доктора недавно ушли.

      «Всего один взгляд – и было бы ясно, понравился ей рисунок или оскорбил».

      Якоб стоит там, где, быть может, прошла она. За ним наблюдают двое соглядатаев.

      Ближе к дому управляющего к нему подходит Петер Фишер:

      – Ну что, я гляжу, ты у нас сегодня на коне? Рад, как кобель, который только что покрыл сучку? – От пруссака несет ромом.

      Якоб догадывается, что Фишер намекает на утреннее происшествие с павлиньими веерами.

      – Три года в этой богом забытой тюрьме… Сниткер клялся, что, когда он уйдет, я стану помощником ван Клефа! Слово давал! И тут являешься ты со своей чертовой ртутью. Удобно устроился у этого за пазухой… – Фишер, пошатываясь, смотрит на дом управляющего. – Не забывай, де Зут, я тебе не какой-нибудь слабак. Я не рядовой писарь! Не забывай…

      – Что вы служили стрелком в Суринаме? Вы нам всем каждый день об этом напоминаете.

      – Повышение – мое по праву! Перейдешь мне дорогу – я тебе все кости переломаю!

      – Хорошего вам вечера, господин Фишер. Желаю провести его трезвей, чем были днем.

      – Якоб де Зут! Своим врагам я ломаю кости, одну за другой…

      Ворстенбос самолично проводит Якоба к себе в кабинет. Давно уже он не проявлял такого радушия.

      – Господин ван Клеф рассказывает, вы имели несчастье навлечь на себя неудовольствие господина Фишера.

      – Господин Фишер отчего-то вообразил, что я сплю и вижу, как бы ущемить его интересы…

      Ван Клеф наливает портвейн благородного рубинового оттенка в три рифленых бокала.

      – …Но возможно, это в нем говорил ром господина Гроте.

      – А вот интересы Кобаяси мы сегодня ущемили, ничего не скажешь, – замечает Ворстенбос.

      – Сразу хвост поджал, как нашкодившая шавка, – подхватывает ван Клеф.

      На крыше шуршат, топочут и кого-то сурово предостерегают птицы.

      – Он попался в ловушку собственной жадности, – говорит Якоб. – Я всего лишь… чуть-чуть его подтолкнул.

      – Наверняка он сам на это смотрит иначе! –