Синие стрекозы Вавилона. Елена Хаецкая

произошло не сразу. Может быть, минула одна вечность. А может, и не одна.

      Чем была эта точка?

      Постепенно она обрела очертания. Это была пятипалая рука. Рука лежала у нее на плече. Тело Пиф содрогнулось, рот раскрылся. Рука держала ее за волосы. Вторую руку она ощутила у себя на животе.

      Да ведь это же меня выворачивает, сообразила вдруг она, а кто-то меня держит, чтобы не навернулась рылом в землю.

      Она открыла глаза и обнаружила себя под мостом.

      Совсем близко текла черная река, и она была огромной, холодной. На ее черной поверхности играли огни большого города, холодные, белые. Под мостом горел небольшой костер, возле него маячили какие-то смутно угадываемые тени. Рыбаки, что ли? Терлась бессонная кошка, пахло рыбой. Корюшкой пахло. Весь мост пропах этой корюшкой. Серебро чешуи отливало на камнях.

      А чуть поодаль стояла она, Пиф, в белом жреческом одеянии, без очков (потеряла? разбила?). Рыбаки безмолвно смотрели. Не осуждающе, без любопытства.

      – Где мои очки? – спросила Пиф, едва только обрела дар речи.

      Ей подали.

      Она нацепила их на нос.

      – Садись, – предложили ей. И надавили на плечи, чтобы лучше поняла. Она опустилась – думала, на камни, но оказалось, нет, на ватник, расстеленный заранее. Поблагодарить и не подумала.

      (Пифия!)

      Перед ней стоял тот самый новенький программист со смешным именем Беда. Волосы уже немного отросли, торчали ежиком.

      – Развезло тебя, мать, – сказал он сочувственно.

      – Принеси умыться, – велела Пиф.

      Он послушно пошел к воде, принес воды в горстях, щедро заливая все вокруг, обтер ее лицо.

      И остался стоять перед ней, в темноте казался выше ростом, чем был на самом деле. Она сидела, опустив голову, думала.

      Потом огляделась.

      Безмолвные рыбаки. Бродяги. Темная тень рядом с ней. В синем небе носились чайки и кричали, кричали – тревожно, пронзительно, как будто находились они не посреди большого города, а где-нибудь в море, в нескольких милях от необитаемого острова. Городские фонари светили вдали, и белые чайки тоже светились в черном небе, как будто перья птиц натерты фосфором.

      Горел костер, шумно грызла корюшку грязная кошка, чайки расклевывали блевотину, смиренно маячил над Пиф человек по имени Беда, и покой снисходил в ее душу. Будущее придвинулось, стало наплывать на настоящее, размазывая границы реальности.

      И кровь потекла к месту своего успокоения. Пиф посмотрела на белобрысого и увидела, как рвется из жил на волю его кровь. Потом опустила голову. И увидела свою кровь, много своей крови, она текла, текла, бесконечно вытекала из бессильного тела, и не было силы, способной ее остановить.

      – Ты где был? – угрожающе спросил Беренгарий.

      Полотняно-бледный от бессонной ночи, новенький моргал на него белыми ресницами и безмолвствовал.

      Беренгарий надвинулся на Бэду всей своей длинной угловатой фигурой, одновременно одной рукой заправляя майку в кальсоны.

      – Где был, говорю? Дурак!

      Бэда увернулся, сел на койку, молча принялся снимать ботинки. Зевнул с лязгом, по-собачьи.

      Беренгарий