Стихотворения. Поэмы. Арсений Тарковский

темные зрачки.

      И в моей ночи ревнивой

      Каблучки твои стучат,

      И в моей ночи ревнивой

      Над тобою дышит диво —

      Первых оттепелей чад.

      Был и я когда-то молод.

      Ты пришла из тех ночей.

      Был и я когда-то молод,

      Мне понятен душный холод,

      Вешний лед в крови твоей.

1947

      «Смерть никто, канцеляристка, дура…»*

      Смерть никто, канцеляристка, дура,

      Выжига, обшарканный подол,

      У нее чертог – регистратура,

      Канцелярский стул – ее престол.

      На губах клиента стынет слово,

      Словно рыба разевает рот,

      Если смерть, товарищ Иванова,

      Арифмометр повернет,

      Подошьет под номер пламень плотский.

      Все, чем горько мучилась душа,

      Погашает росчерк идиотский

      Синего ее карандаша.

1947

      Верблюд*

      На длинных нерусских ногах

      Стоит, улыбаясь некстати,

      А шерсть у него на боках,

      Как вата в столетнем халате.

      Должно быть, молясь на восток,

      Кочевники перемудрили,

      В подшерсток втирали песок

      И ржавой колючкой кормили.

      Горбатую царскую плоть,

      Престол нищеты и терпенья

      Нещедрый пустынник-господь

      Слепил из отходов творенья.

      И в ноздри вложили замок,

      А в душу – печаль и величье,

      И, верно, с тех пор погремок

      На шее болтается птичьей.

      По Черным и Красным пескам,

      По дикому зною бродяжил,

      К чужим пристрастился тюкам,

      Копейки под старость не нажил.

      Привыкла верблюжья душа

      К пустыне, тюкам и побоям.

      А все-таки жизнь хороша,

      И мы в ней чего-нибудь стоим.

1947

      Портной из Львова, перелицовка и починка

      (Октябрь, 1941)*

      С чемоданчиком картонным,

      Ластоногий, в котелке,

      По каким-то там перронам,

      С гнутой тросточкой в руке.

      Сумасшедший, безответный,

      Бедный житель городской,

      Одержимый безбилетной

      Иудейскою тоской.

      Не из Лодзи, так из Львова,

      Не в Казань, так на Уфу.

      – Это ж казнь, даю вам слово,

      Без фуфайки на фуфу!

      Колос недожатой нивы

      Под сверкающим серпом.

      Третьи сутки жгут архивы

      В этом городе чужом.

      А в вагонах – наркоматы,

      Места нет живой душе,

      Госпитальные халаты

      И японский атташе.

      Часовой стоит на страже,

      Начинается пальба,

      И на город черной пряжей

      Опускается судьба.

      Чудом сузилась жилетка,

      Пахнет снегом и огнем,

      И полна грудная клетка

      Царским траурным вином.

      Привкус меди, смерти, тлена

      У него на языке,

      Будто сам Давид из