Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

в пламень голубой,

      Когда скользит, исполненный отваги,

      С голуботвердой чокаясь рекой?

      Он дирижировал кавказскими горами

      И, машучи, ступал на тесных Альп тропы

      И, озираючись, пустынными брегами

      Шел, чуя разговор бесчисленной толпы.

      Толпы умов, влияний, впечатлений

      Он перенес, как лишь могущий мог:

      Рахиль гляделась в зеркало явлений,

      А Лия пела и плела венок.

      II

      Когда душе столь торопкой, столь робкой

      Предстанет вдруг событий глубина,

      Она бежит виющеюся тропкой —

      Но смерти ей тропина не ясна.

      Он, кажется, дичился умиранья

      Застенчивостью славной новичка

      Иль звука-первенца в блистательном собраньи,

      Что льется внутрь в продольный лес смычка.

      И льется вспять, еще ленясь и мерясь,

      То мерой льна, то мерой волокна,

      И льется смолкой, сам себе не верясь,

      Из ничего, из нити, из темна,

      Лиясь для ласковой, только что снятой маски,

      Для пальцев гипсовых, не держащих пера,

      Для укрупненных губ, для укрепленной ласки

      Крупнозернистого покоя и добра.

      III

      Дышали шуб меха. Плечо к плечу теснилось.

      Кипела киноварь здоровья, кровь и пот.

      Сон в оболочке сна, внутри которой снилось

      На полшага продвинуться вперед.

      А посреди толпы стоял гравировальщик,

      Готовый перенесть на истинную медь

      То, что обугливший бумагу рисовальщик

      Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.

      Как будто я повис на собственных ресницах,

      И созревающий, и тянущийся весь, —

      Доколе не сорвусь – разыгрываю в лицах

      Единственное, что мы знаем днесь.

* * *

      Мастерица виноватых взоров,

      Маленьких держательница плеч.

      Усмирен мужской опасный норов,

      Не звучит утопленница-речь.

      Ходят рыбы, рдея плавниками,

      Раздувая жабры. На, возьми,

      Их, бесшумно охающих ртами,

      Полухлебом плоти накорми!

      Мы не рыбы красно-золотые,

      Наш обычай сестринский таков:

      В теплом теле ребрышки худые

      И напрасный влажный блеск зрачков.

      Маком бровки мечен путь опасный…

      Что же мне, как янычару, люб

      Этот крошечный, летуче-красный,

      Этот жалкий полумесяц губ…

      Не серчай, турчанка дорогая,

      Я с тобой в глухой мешок зашьюсь;

      Твои речи темные глотая,

      За тебя кривой воды напьюсь.

      Ты, Мария, – гибнущим подмога.

      Надо смерть предупредить, уснуть.

      Я стою у твердого порога.

      Уходи. Уйди. Еще побудь.

      Из петрарки

      I

      Valle che de’lamenti miei se’ piena…

Petrarca

      Речка, распухшая от слез соленых,

      Лесные птахи рассказать могли бы,

      Чуткие звери и немые рыбы,

      В двух