Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

слух был старше, чем сон, – слитен, чуток,

      А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.

      День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,

      Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —

      Расширеньем аорты могущества в белых ночах – нет, в ножах —

      Глаз превращался в хвойное мясо.

      На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко,

      Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.

      Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!

      Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?

      Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,

      Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов —

      Молодые любители белозубых стишков,

      На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!

      Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам

      Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой —

      За бревенчатым тылом, на ленте простынной

      Утонуть и вскочить на коня своего.

* * *

      От сырой простыни говорящая —

      Знать, нашелся на рыб звукопас —

      Надвигалась картина звучащая

      На меня, и на всех, и на вас…

      Начихав на кривые убыточки,

      С папироской смертельной в зубах,

      Офицеры последнейшей выточки —

      На равнины зияющий пах…

      Было слышно жужжание низкое

      Самолетов, сгоревших дотла,

      Лошадиная бритва английская

      Адмиральские щеки скребла…

      Измеряй меня, край, перекраивай —

      Чуден жар прикрепленной земли!

      Захлебнулась винтовка Чапаева —

      Помоги, развяжи, раздели!..

* * *

      Еще мы жизнью полны в высшей мере,

      Еще гуляют в городах Союза

      Из мотыльковых лапчатых материй

      Китайчатые платьица и блузы.

      Еще машинка номер первый едко

      Каштановые собирает взятки,

      И падают на чистую салфетку

      Разумные густеющие прядки.

      Еще стрижей довольно и касаток,

      Еще комета нас не очумила,

      И пишут звездоносно и хвостато

      Толковые лиловые чернила.

* * *

      Римских ночей полновесные слитки,

      Юношу Гете манившее лоно —

      Пусть я в ответе, но не в убытке:

      Есть многодонная жизнь вне закона.

* * *

      Возможна ли женщине мертвой хвала?

      Она в отчужденьи и в силе —

      Ее чужелюбая власть привела

      К насильственной жаркой могиле…

      И твердые ласточки круглых бровей

      Из гроба ко мне прилетели

      Сказать, что они отлежались в своей

      Холодной стокгольмской постели.

      И прадеда скрипкой гордился твой род,

      От шейки ее хорошея,

      И ты раскрывала свой аленький рот,

      Смеясь, итальянясь, русея…

      Я тяжкую память твою берегу,

      Дичок, медвежонок, Миньона,

      Но мельниц колеса зимуют в снегу,

      И стынет рожок почтальона.

* * *

      На мертвых ресницах Исаакий замерз,

      И