Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

зазябливает ухо…

      Как на лемех приятен жирный пласт,

      Как степь лежит в апрельском провороте!

      Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст…

      Черноречивое молчание в работе.

* * *

      Лишив меня морей, разбега и разлета

      И дав стопе упор насильственной земли,

      Чего добились вы? Блестящего расчета —

      Губ шевелящихся отнять вы не могли.

* * *

      Да, я лежу в земле, губами шевеля,

      Но то, что я скажу, заучит каждый школьник:

      На Красной площади всего круглей земля,

      И скат ее твердеет добровольный,

      На Красной площади земля всего круглей,

      И скат ее нечаянно-раздольный,

      Откидываясь вниз – до рисовых полей,

      Покуда на земле последний жив невольник.

      Кама

      I

      Как на Каме-реке глазу темно, когда

      На дубовых коленях стоят города.

      В паутину рядясь, борода к бороде,

      Жгучий ельник бежит, молодея в воде.

      Упиралась вода в сто четыре весла —

      Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.

      Там я плыл по реке с занавеской в окне,

      С занавеской в окне, с головою в огне.

      А со мною жена – пять ночей не спала,

      Пять ночей не спала, трех конвойных везла.

      II

      Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток.

      Полноводная Кама неслась на буек.

      И хотелось бы гору с костром отслоить,

      Да едва успеваешь леса посолить.

      И хотелось бы тут же вселиться, пойми,

      В долговечный Урал, населенный людьми,

      И хотелось бы эту безумную гладь

      В долгополой шинели беречь, охранять.

      Стансы

      1

      Я не хочу средь юношей тепличных

      Разменивать последний грош души,

      Но, как в колхоз идет единоличник,

      Я в мир вхожу – и люди хороши.

      Люблю шинель красноармейской складки —

      Длину до пят, рукав простой и гладкий,

      И волжской туче родственный покрой,

      Чтоб, на спине и на груди лопатясь,

      Она лежала, на запас не тратясь,

      И скатывалась летнею порой.

      2

      Проклятый шов, нелепая затея,

      Нас разделили. А теперь – пойми:

      Я должен жить, дыша и большевея,

      И, перед смертью хорошея,

      Еще побыть и поиграть с людьми!

      3

      Подумаешь, как в Чердыни-голу́бе,

      Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,

      В семивершковой я метался кутерьме:

      Клевещущих козлов не досмотрел я драки,

      Как петушок в прозрачной летней тьме, —

      Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки —

      Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок.

      И я в уме.

      4

      И ты, Москва, сестра моя, легка,

      Когда встречаешь в самолете брата

      До первого трамвайного звонка:

      Нежнее моря, путаней салата

      Из дерева, стекла и молока…