Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

Ну, малый, чуть не подкузьмил меня. Спугнул ведь было мушку-то матушку.

      Он подошел к Барыбе поближе, уставился стеклянными своими глазами, забубукал:

      – А мы, малый, и видеть тебя не чаяли. Слышали, совсем бландахрыстом стал. Думали, до смерти баба тебя заездит. Ведь Чеботариха-то, она баба – я-те дам, жадёна!

      Усадил чай пить Барыбу, сам допивал стакан, из которого выловил мушку-матушку. Да какая же без зеленого вина встреча? – выставил Евсей и косушку на стол.

      Савка подал второй самовар. На столе – медяки, Псалтырь, крендели, рюмки с отколотыми ножками.

      Иннокентий что-то расстроился после водки, глазки у него слипались, то и дело клал голову на стол, подперев кулачком. Жалобно вдруг запел «Свете тихий». Евсей и Савка подтянули. Савка пел басом, откашливаясь в сторону и прикрывая красной ручищей рот. Барыба подумал: «Эх, все равно!» – и тоже горестно стал подвывать.

      Вдруг Евсей оборвал и заорал:

      – Сто-ой! Стой – тебе говорю!

      А Савка все еще тянул. Евсей кинулся к нему, схватил за глотку и притиснул к спинке стула, полоумный, дикарь. Задушит.

      Иннокентий встал, согбенный, старушечьими шажками подошел сзади к Евсею и пощекотал ему подмышки.

      Евсей захохотал, забулькал, замахал руками, как пьяная мельница, отпустил Савку. Потом сел на пол и затянул:

      На-а горе сидит калека,

      У-бил чем-то человека…

      Все, молча, усердно подтягивали, как раньше – «Свете тихий».

      Смерклось, слилось, закачалось все в пьяной келье. Огня не зажигали. Иннокентий ныл и приставал ко всем, шамкая – старушонка с усами и седой бородой. Попритчилось вот ему, что поперхнулся он чем-то. Застряло вот в глотке, да и только. Колупал-колупал пальцем: не помогает:

      – Ну-ка, попробуй ты, Савушка, миленочек, пальчиком? Может, и ощутишь что.

      Савушка лез, вытирал потом палец о полу подрясника.

      – Ничего, ваше преподобие, нету. Так это, пьяный бес блазнит.

      Евсей прикорнул на кровати и долго лежал так, ни слуху ни духу. Потом вскочил вдруг, лохмами своими затряс.

      – По мне, ребятки, в Стрельцы бы, этта, теперь махануть. На радостях встречных. Барыба малый, а, ты как? Деньжат бы вот только перехватить где. У келаря разве? Как, Савка, а?

      Невидный, у двери заржал Савка. Барыба подумал: «Что ж, отшибет, пожалуй. Позабыть бы все».

      – Коли отдашь завтра… У меня есть малость денег-то, последние, – сказал он Евсею.

      Евсей живо взбодрился, мотал, как веселый пес, головой, выпялил стеклянные свои глаза.

      – Да я, перед Истинным вот, завтра отдам, у меня есть ведь, да только далеко спрятаны.

      Шли вчетвером мимо могил. Полумертвый месяц мигал из-за облака. Иннокентий зацепился подрясником за решетку, струхнул, закрестился, свернул назад. Трое полезли через стену по нарочно, для ходу, выломанным кирпичам.

      11. Брокаровская баночка

      Вот и опять тяжко-жаркий, дремучий послеполудень. Белые плиты на монастырской дорожке. Липовая аллея, жужжанье пчел.

      Впереди Евсей, в черном клобуке, с приквашенными