Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

Чеботариха. Однако ж поплыла, шурша шелковым, коричневым с цветочками платьем.

      Спустилась, пыхтя, по ступенькам. Прошла мимо погреба.

      – Дверь-то бы закрыл, догадался. Все им скажи да покажи… – Чеботариха женщина степенная, хозяйственная, а такая мимо раскрытой двери разве пройдет спокойно? Хоть и не надо, а закроет.

      – А их-то как же, припереть там прикажете?

      – Кого такое – их?

      – Как кого? А Анфим-то Егорыч с Полькой? Чать, и им бы надо под Ильин-то день ко всенощной сходить?

      – Брешешь, пыдлец ты этакой! Ни в жисть не поверю, чтоб Анфимка с ней…

      – Да вот разрази меня Илья завтра громом, коли ежели я вру.

      – А ну, перекрестись?

      Урванка перекрестился. Стало быть – правда.

      Побелесела Чеботариха и затряслась, словно опара, взбухшая до самых краев дежи. Урванка подумал: «Ну, завоет». Нет, вспомнила, видно, что на ней шелковое платье. Выпятила важно губу и сказала, будто ничего такого и не было:

      – Урван, дверку-то закройте. Пора нам, пора в церкву.

      – Слушаю, матушка.

      Щелкнул засовом, отвязал лошадей, запылила по дороге знаменитая линейка Чеботарихина.

* * *

      Чеботариха стояла, как всегда, впереди, у правого клироса. Сложила на животе руки и уперлась глазами в одну точку, на правом дьяконовом сапоге. К сапогу прилипла какая-то бумажка, дьякон стоял перед Чеботарихой на амвоне, и бумажка не давала покоя.

      – «Недугующих и страждущих»… И меня, стало быть, страждущую. Ах ты, Господи, ну, и подлец же Анфимка!

      Кланялась в землю, а бумажка на сапоге – вот она, так и мельтешится перед глазами.

      Ушел дьякон – еще того хуже: нейдет из головы Анфимка проклятый. А она-то его холила, а?

      Только во время «Хвалите» Чеботариха и развлеклась немного, о Барыбе чуть позабыла. Нет, каково: дьяконова-то Ольгуня, образованная-то, столбом стоит! Вот оно, образование-то, все чтоб по-своему, не как все. Не-ет, надо дьякону про это напеть…

      Сторож в отставном солдатском мундире тушил в церкви свечи. Дьякон вынес Чеботарихе на тарелочке хлебец: прихожанка она была примерная, богобоязненная, хорошо платила.

      Чеботариха притянула его за рукав и долго про Ольгуню шептала на ухо и качала головой.

* * *

      Урванка налегнул, отодвинул засов. Выскочил Барыба как ошпаренный.

      – Чай кушать пожалуйте, – сказал, ухмыляясь, Урванка.

      «Неужто не сказал?» – подумал Барыба.

      Чванная, в шелковом, лубом стоящем, платье сидела Чеботариха, ломала на кусочки поднесенный дьяконом хлебец и глотала, как пилюли, очень громко: кто же святой хлеб жует?

      «Ну, уж говорила скорей бы», – ждал Барыба, сердце трепыхалось и ныло.

      – К чаю-то, может, молочка топленого велеть принести? – поглядела Чеботариха как будто и ласково. «Измывается либо? А может, и впрямь – не знает?»

      – Да где ее, Польку-то, теперь сыщешь? Кургузить начинает, вешала-девчонка. Вы бы, Анфимушка, приглядели за ней.

      Так вот, просто, будто бы и ничего, говорила себе Чеботариха, глотала хлебец по кусочкам, сметала со