Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

Боже мой, не пейте.

      – Каким наговоренным?

      – Да известно, каким: на вора наговоренным.

      – Эге! – смекнул Барыба. Очень смешно стало. Дурак Евсей! Туманилось, колотилось в голове, кривлялось что-то веселое.

      У Евсея в келье – дымок сизый, накурено: дьяконок веселый надымил.

      – А, гостечки дорогие!

      И, вихляя задом, дьяконок подставил Барыбе руку кренделем.

      Водки на столе не было: нарочно решили не пить, чтоб яснее в голове было – Барыбу уловлять.

      – Чего это похудал ты, Евсей. Ай присушил тебя кто? – ухмыльнулся Барыба.

      – Похудеешь. Не слыхал нешто?

      – Деньжонки-то твои слямзили? Как же, слыхал.

      Веселый, язвительный, подскочил дьяконок:

      – А откедова же узнали вы это, Анфим Барыбыч?

      – А вот – Савка сказал. Вот и узнал.

      – Дурак ты, Савка, – обернулся Евсей уныло.

      Сели за чай. Один стакан, наполовину налитый, стоял на подносе особо, в сторонке. Иннокентий, суетясь, долил стакан кипятком и подал Барыбе.

      Все уставились и ждали: ну, сейчас…

      Барыба помешал, хлебнул не торопясь. Молчали, глядели. Стало чудно Барыбе, невтерпеж, захохотал – загромыхал по камням. За ним заржал Савка и залился тоненько дьяконок.

      – Чего ты? – поглядел Евсей, глаза у него были рыбьи, вареные.

      Громыхал Барыба, катился вниз, уж не остановиться, колотилось, зелено туманилось в голове. Смешливый задор задирал, толкал сказать:

      – Я самый и есть. Я и украл.

      Выпил Барыба, а все молчал и улыбался четырехугольно, зверино.

      Евсею не сиделось.

      – Ну, рассказывай, что ли, Барыба. Чего там.

      – Про что рассказывать-то?

      – Сам знаешь, про что.

      – Ой, Акуля, чтой-то ты шьешь не оттуля! Тебе про деньги, а? Так я ж тебе говорю: Савка мне рассказал. Только всего и знаю.

      Нарочным голосом говорил Барыба: вру, мол, а поди-ка, поймай.

      Дьяконок подскочил к Барыбе, похлопал его по плечу:

      – Нет, братец, тебя никакой разрыв-травой не проймешь. Крепок, литой.

      Евсей замотал космами:

      – Эй, пропадать! Беги, Савка, за вином.

      Пили. Туманилось, колотилось в голове. Зеленел дымок от курева. Дьякон плясал матросский танец.

* * *

      В сумерках Барыба вернулся домой. И у самой у Апросиной калитки почуял вдруг: подгибаются коленки, заволокло глаза. Приклонился к косяку, перепугался: никогда такого не бывало.

      Открыла Апрося дверь, поглядела на жильца:

      – Да что ж это на тебе лица нет? Аль неможется, а?

      Как-то во сне очутился на кровати. Лампочка. Апрося в изголовье. На лбу мокрая, в уксусе, тряпица.

      – Болезный ты мой, – сказала Апрося уютно и жалобно, немного в нос.

      Сбегала Апрося к соседям, раздостала Барыбе порошку лекарственного. Ночью заволакивало и опять проясняло в голове, и видел Барыба на стуле в изголовье дремлющую Апросю.

      На третий день к утру отлегло. Лежал Барыба под белой простыней, с тенями серыми, осенними на лице. Попрозрачнел как-то, почеловечел. «И правда ведь, чужой я