Где папа?. Юлия Кузнецова

трубку после разговора с мамой. В ушах ещё звучал её голос, звенели её слёзы.

      «Бабушка», – вспомнила я. И позвонила.

      – Лизочка, – тихо сказала бабушка, – на сколько его забрали?

      Я растерялась и прошептала:

      – На пять лет.

      – Ой…

      Бабушка словно зажала себе рот. Послышался стук – упала трубка.

      – Лиза! – крикнул дедушка. – Что ты ей сказала?

      Я повторила.

      – Ну зачем ты?

      Прежде чем он бросил трубку, я услышала: «Погоди, погоди, солнышко, это какая-то ошибка!» (Это он бабушке.)

      Тут я совсем растерялась, окончательно. Что я должна была сказать? Как я должна была сообразить, что должна сказать что-то другое?! Как он может…

      И тут до меня дошло. Что от моей новости бабушке может сейчас стать плохо. Так плохо, что хуже не бывает. Так плохо, что даже думать об этом страшно. И я буду в этом виновата.

      Ведь именно я сказала ту новость, от которой…

      Нет. Нельзя об этом думать. Просто нельзя. Надо думать о сказках. Русских народных или каких там… В которых гонцу, который принёс плохую весть, отрубали голову. И когда читаешь такие сказки и удивляешься жестокости обычаев, то никогда не думаешь: а был ли выбор у гонца? Мог ли он сказать что-то ещё?

      Ирка

      А потом позвонила Ирка.

      – Ты уже знаешь?

      – Угу. А ты?

      – Угу.

      – За что, а? Ты поняла? Он ездил туда поддерживать своих коллег, разве не так? Как его могли арестовать?

      – Не знаю…

      – Или, может, нам не рассказывали всей правды? – вдруг доходит до меня. – Может, это его во всём обвиняли, а не коллег?

      Ирка молчит. Я понимаю: она что-то знала. Может, и Костя знал? И мама, значит, тоже? Почему они все не рассказали мне?

      – Ты с мамой говорила? – спрашивает Ирка. – Надо её держать сейчас. Чтобы она с ума не сошла.

      – Да, – говорю я.

      У нас обеих – замороженные голоса. Потому что мы обе не знаем, каким должен быть голос в ТАКОЙ ситуации.

      – Ты приедешь? – спрашиваю я.

      – Меня Костя ждёт на проспекте Мира.

      – А…

      Мама

      Наконец приходит мама. С чужим лицом. У неё расширенные глаза и сжатые губы.

      Я вроде протягиваю к ней руки, но она отстраняет меня, глядя наверх, на вешалку.

      – Шапка!

      Она тянется, не может достать. Я достаю папину шапку. Маленькую, чёрную.

      – Положи на стол, упакуем, – бормочет мама, разуваясь, – хотя могут и не пропустить.

      Дальше начинается кутерьма. Мама носится по комнатам, пакует папины вещи, приговаривая: «Положу, но могут и не пропустить». Она собирает его вещи, раскладывает по пакетам, перевязывает, что-то поручает мне, потом тут же выдёргивает вещь у меня из рук, делает сама, поручает мне что-то ещё, и так без конца.

      Ещё без конца звонит мобильный, и мама что-то кричит в него. Иногда задаёт вопросы. Иногда на что-то раздражённо отвечает. Иногда просит. Ей звонят: бабушка, дедушка, дядя, адвокат, жена того папиного коллеги, которого забрали вместе с папой, Ирка.

      – Приезжай! –