Ярмарка. Елена Крюкова

пальцами пуговицы куртки, и глаза его тоже блестели.

      – Когда ты уходишь, будто руку мою отрезают, будто ногу, – бросил он.

      Мария взяла его ладонями за щеки, приблизила лицо к его лицу и сказала, глубоко, как в озеро, заглядывая ему в глаза:

      – Душа моя обнимает твою душу. Люди телами обнимаются и любятся, а мы – душами. Это бывает так редко. Этого, наверное, почти не бывает. Всем нужна постель. А мне нужно сердце твое. А тебе – сердце мое.

      Он наложил губы на ее губы, вдохнул в нее воздух, и она весь выпила его, вобрала.

      На улице уже мела метель. «Работы будет завтра», – подумала Мария и подняла воротник куртки. Не качайся, ступай ровно, так, вот так.

4

      Ключом от дома она открыла домашнюю дверь.

      Петьки дома не было.

      Не успела она подумать: где же шляется? – как за дверью застучало, загрохотало, и сначала загремели в дверь кулаками, потом истошно зазвенел звонок. Мария распахнула еще незапертую дверь. Она еще в куртке перед зеркалом стояла, не успела снять.

      Чьи-то руки втолкнули, вывалили на нее тяжелое, шаткое тело. Тело стало падать, и она подхватила его на руки, и только потом поняла, что это ее сын.

      – Петька! – крикнула Мария, и перед глазами у нее пьяно потемнело. – Петька! Кто тебя избил!

      На Петре живого места не было.

      Синяки. Кровоподтеки. Ссадины.

      Кровища хлестала из перекошенного, как в глумливой ухмылке, рта.

      – Мама, – сказал Петр нутром, утробно, – мама, ты не… Мама, зубы вставлю…

      – Что с носом?!

      – Уже вправили, – выхрипнул он.

      Мария доволокла Петра до дивана, уложила. Вернулась к двери, заперла ее.

      Бросала одежду прямо на пол, резко, грубо сдирая ее с себя. Пустила холодную воду в каморке, где стояла ванна на чугунных лапах.

      Крикнула оттуда:

      – Кто тебя?!

      Петр молчал.

      Мария намочила полотенце в холодной воде, подошла к лежащему на диване Петру, обтерла ему лоб, руки, расстегнула куртку, рубаху, обтерла грудь. Плакала. Слезы сами лились.

      – Мама, – сказал Петр кровавым ртом, – мама, от тебя водкой пахнет.

      – Кто тебя, скажи…

      Она рыдала уже в голос.

      Петр двинул рукой и застонал. В заплывших синяками глазах у него плясала, как метелица, ярость и злоба.

      – Это тебе не твои книжные герои, мать. Это… жизнь.

      ИЗ КАТАЛОГА Ф. Д. МИХАЙЛОВА:

      «На картине «Лотос» живописца Федора Михайлова изображен роскошный, ярко светящийся гигантский цветок. На густо-синем, почти черном фоне, символизирующем черную равнодушную пасть бесконечной Вселенной, вспыхивает бело-золотой костер. Языки его огня, отсвечивающие то алым, то парчово-золотым, то нежно-розовым, то снежно-синим, напоминают лепестки распускающегося лотоса; здесь, у Михайлова, космический цветок сакрален, он одновременно – и священный небесный огонь, и знак живой любви, обреченной на смерть и несущей чистую радость, вспыхивающей между двумя бесконечностями, между тьмой и тьмой – до рождения и после ухода из красоты и ужаса бытия».

ИНТЕРМЕДИЯГЛЯНЦЕВЫЙ ЗАВТРАК. МОДНАЯ ПОМАДА

      – Я