Ярмарка. Елена Крюкова

утро, Степа.

      Кровь как под напором бросилась ей в щеки, и без того красные, потные.

      Он загасил окурок в блюдце, вместо пепельницы.

      «Как и не расставались. Но ведь пришел – и уйдет. Намек такой: давненько, мол, у меня не была. Приходи, значит. Приходи, уберись, сготовь, постирай».

      Степан погладил ладонью бритую, лысую голову. Розовая кожа на голове слегка поблескивала, будто намазанная маслом. Такими лысыми бывают только младенчики. Что-то нежное, младенческое было в нем, несмотря на могучие плечи, твердые губы, прямой, буравящий светлый взгляд. У него были такие глаза, как бусины горного хрусталя у нее на шее на тонкой нитке – если бы он подарил ей эту низку на день рожденья!

      Но подарил не он.

      Другой.

      – Есть будешь?

      – А что есть?

      – Привереда. – Мария улыбнулась. Он взял ее руку, слегка пожал. «Хочет, – подумала она. – Соскучился. И я, может быть, соскучилась. И что нашел в старой бабе?» – Все есть. Что надо. Каша овсяная. Картошечка вчерашняя. Хлеб, масло… мойва, очень жирная, отличная. Чай. И даже кофе есть. Молотый. Немного осталось, тебе хватит. Заварю?

      Он потянул ее к себе, усадил на колени.

      – Машка…

      Руками груди нашел. Голову на ее шею положил. И так замер.

      – Ну, ну… Пусти… Петька войдет…

      Он вытолкнул ее с колен со вздохом, будто в воду столкнул: плыви.

      Мария разогрела кашу, щедро наложила Степану в тарелку, масла кинула, вытряхнула из банки остатки кофе, залила кипятком; села, смотрела, как он ест. Баба всегда жадно смотрит, как мужик ест. Это природа так положила. Бог так положил.

      Бог?.. Где Он, Бог…

      – А ты? – спросил он с набитым ртом.

      – Не хочу. Завтракала. Я уж наработалась.

      – Какие эти штаны твои… – Он жевал, глотал, причмокивал вкусно, улыбался, большой, здоровый, крепкий, радостный, счастливый. – Забавные…

      – Сейчас сниму. Сейчас стану женщиной.

      Он ел, а она переодевалась – за ветхой желтой бязевой занавеской. Всовывала ноги в туфли. Узлом завязывала пояс широкой, как подрясник, черной юбки. «Вот ведь, целый век уже хожу в этой черной, траурной вытертой юбке. Не снимаю. Что это? Лень пойти, купить? Деньги на жизнь экономлю? Я сына должна кормить. И еще… этих…»

      Не додумала. Взбила волосы руками. Еще густые, разбросаны вокруг головы, как у опричника, еще темные, хотя уже посоленные временем. «Меня тоже время приготовило, как блюдо. Посолило, поперчило. Ешь не хочу».

      Вышла к нему.

      – Ух ты, ах ты! Все мы космонавты… Красотка моя кабаре…

      – Какого кабаре… погорелого театра…

      Улыбалась. Стояла перед ним.

      Он встал, утер рот рукой, улыбался тоже. Белые, молодые зубы блестели.

      Вдруг на руки ее – как схватит!

      И куда-то в живот, уже огрузлый, целует, целует…

      – Ну все, все… – Довольный, что сдюжил, опустил на пол. – Я ведь что так рано пришел. Я сейчас с Петькой делами займусь.

      У Марии стало холодно, ледяно сердцу.

      – Знаю я ваши дела.

      – Знаешь –