Ярмарка. Елена Крюкова

ухом, на шее своей, – ожогом, клеймом ощутил.

      Чернила вечера вливались в квадраты окон. Они лежали, лицами вверх, с закрытыми глазами. Не спали. Слушали друг друга. Как кровь встает и опадает в них, как омывает собой их будущую смерть. А они – жили.

      – Степушка… – Мария открыла глаза и осторожно спустила ноги с кровати. – Степка, там же обед… И тебе же скоро – идти…

      – Идти, идти, – пробормотал он.

      Встал нехотя.

      Она погладила глазами его, голого.

      Встала, тоже голая, рядом с ним.

      Они оба отражались в зеркале.

      – Мы же с тобой не пара, – печально сказала она.

      – Не пара, – откликнулся он. – Не в этом дело.

      Одевались, отвернувшись друг от друга.

      Потом пошли на кухню, Мария расставила на столе тарелки-чашки, поставила на огонь чайник, и они ели холодное мясо с холодной картошкой и пили горячий чай.

      – Все у тебя хорошо? – спросила Мария.

      Беспокойство он причинял ей, и всегда она волновалась за него. Как за сына.

      Беспечная улыбка покривила губы Степана. Он сиял здоровьем, радостью, мощью молодого тела и светлыми, как хрусталь, сумасшедшими глазами.

      – А ты как думаешь? – весело спросил он.

      Одевались в прихожей вместе. В четыре руки. Мария застегивала куртку, Степан застегивал ей сапоги. Шапку на нее пялил. Хохотал. Избыток жизни играл в нем. Нашел губами Мариины губы, смешно пожевал их, как теленок.

      – Теплая моя…

      Мария ощупала на боку сумку, похожую на торбу, перекинутую на ремне через плечо.

      – Ты не отдашь эту хату? – внезапно спросила.

      Лицо Степана будто грязной тряпкой вытерли. Голову опустил и стал еще больше похож на теленка, привязанного веревкой к столбу.

      – Дорого, конечно… Но я же зарабатываю.

      – Я не могу тебе помочь, – сказала Мария.

      – Я знаю. Ты и так помогаешь. Еду приносишь. Готовишь…

      – Не надо благодарностей.

      – Это не благодарность. Это правда.

      – Любая правда может в любое время стать ложью.

      – Что ты… врешь?

      Он снова обнял ее. Она уже гремела замком, в кулаке ключ зажала.

      Когда они закрыли дверь и вместе спустились с лестницы и вышли из подъезда, Мария обернула к Степану бледное лицо и спросила очень тихо:

      – А ты не боишься, что мы однажды выйдем – а тут твоя жена стоит?

      Всю дорогу до трамвайной остановки оба молчали.

      Подсаживая ее в трамвай, подталкивая под локти, Степан сказал ей в спину:

      – Я – боюсь. А ты – ты ничего не бойся.

3

      Темень, вечер бил ей в лицо, в глаза, в ноздри.

      Ну, еще же не поздний вечер, говорила Мария себе, я же еще успею.

      Она успела даже в магазин: купила бутылку водки. И закуску к ней, конечно.

      Без водки было идти нельзя, куда она шла.

      Уже не шла – бежала.

      Поворот. Еще поворот. Проходной двор. Еще проулок. Старые дома. Дряхлые стены. Осыпается лепнина. Падает наземь штукатурка. Вот ель стоит, стройная, огромная ель – посреди серого, низкорослого старья; зима, и скоро Новый Год, и