Иго любви. Анастасия Вербицкая

драмы. Но вот ужас агонии исказил черты Дездемоны. Она плачет, как беспомощный ребенок. Она ползает на коленях, умоляя о пощаде: «О, убей хоть завтра!.. Но эту ночь дай мне прожить!..» «…Хоть полчаса…» – слабо стонет она и мечется в безумной тоске. Он бросает ее на кровать… «Дай мне прочесть молитву!..» – вдруг срывается у нее страшный шепот. Но его слышат во всех углах театра. И зрители замирают от ужаса, как бы позабыв, что перед ними подмостки, и что этот предсмертный хрип – искусство.

      Никто уже не интересуется ни Отелло, ни Эмилией. Все подавлены. Бесконечной риторикой кажутся завывания Лирского после «кусочка жизни», ослепившего зрителей своей правдой и глубиной… Кое-как дослушан акт, и начинается овация.

      Но почему так долго не поднимают занавеса? Почему вместо дебютантки выходит Отелло, о котором все забыли? Публика требует Неронову. В партере все покинули места и толпятся у барьера. Из оркестра подают лавровый венок от полицмейстера, страстного театрала, и высоко держат его над будкой суфлера… А дебютантки все нет.

      Наконец она появляется бледная, ослабевшая, опираясь на руку режиссера, и слабой улыбкой благодарит публику.

      «Она плачет…» – экспансивно шепчет Муратов.

      – Что вы говорите? – спрашивает Хованский соседа.

      Муратов, словно проснувшись, оглядывается на него.

      – Взгляните!.. Она плачет…

      – И слезы не портят ее… Это удивительно!.. Пикантная женщина!..

      Досадливо сморщившись, Муратов отходит от него.

      Неронову вызывают без конца.

      – Вы не хотите дать мне руки? – враждебно спрашивает ее Лирский-Отелло перед поднятием занавеса.

      – Не хочу, – твердо отвечает она. – И вы сами знаете, почему…

      Лирский бледнеет.

      – Что такое? – испуганно спрашивает антрепренер.

      Режиссер вытирает платком лоб. Губы его дрожат.

      – Какую штуку подстроили!.. Постель-то ее ведь провалилась…

      – Что вы такое мне говорите? – вскрикивает антрепренер.

      – Подите, взгляните… Подпилили доски, с расчетом на скандал… Как только начал он душить ее, она почувствовала, что доски под ней опускаются…

      – Вот так подлость!.. Как же ей удалось продержаться?

      – Уперлась затылком и носками в края… Хорошо еще, что она росту выше среднего, а то упала бы на пол. Подумайте, какое самообладание!.. Зато потом видели ее?.. Я в уборной ее нашел в истерике…

      – Ах, скандал, скандал!.. Знаю я, чьи это штуки!

      – Еще бы не знать!

      Сеет осенний дождь, когда Надежда Васильевна в драповой тальме идет к подъезду, где на этот раз опять ждет ее карета Муратова.

      Вздрогнув, Неронова останавливается.

      Через стеклянную дверь она видит толпу. Беззвучно, неподвижно замерла у крыльца эта загадочная толпа.

      – Вас ждут, – почтительно докладывает швейцар.

      Сердце ее словно падает. Она уже не гордая патрицианка, нашедшая силу деспотизму отца противопоставить