Иго любви. Анастасия Вербицкая

глаза встречаются. Она опускает ресницы.

      – В этой роли я видела Мочалова.

      – А! – коротко срывается у Муратова.

      Когда занавес падает, Муратов беззвучно смеется, трясясь всем телом.

      – Этот Руджиеро великолепен, – поясняет он Надежде Васильевне. – Он так старается, чтоб нам было страшно… А этот милый Нино-Лирский… Я все боюсь, что он забудется и уйдет за кулисы с поднятой вверх рукой… как принято было в двадцатых годах уходить со сцены после патетического монолога.

      Тонкие брови Надежды Васильевны дрогнули.

      – А у вас злой язык…

      – О… На него никто не угодит, – внезапно с иронией подхватывает Хованский.

      Муратов с юмором щурится на него. «Наконец ты, мой милый, распечатал уста», – говорит его усмешка.

      В антракте он горько сетует на упадок театра. Ободовский и Полевой наводнили репертуар плохими драмами. Но Ободовский не лишен таланта. Кое-что ему удается. И если б не эта несчастная необходимость заманивать публику на бенефисы аршинными афишами, если б не эта отчаянная погоня за новизной и разнообразием, быть может, мы имели бы и более серьезные пьесы… А наплыв водевилей и переделок с французского! О, Боже мой! Как все это остроумно и красиво в Париже и даже у нас, в Михайловском театре, в Петербурге… Но что за несчастная мысль приспособлять к русским нравам то, что свойственно только французам!.. Даже талант Ленского не спасает его от нелепостей… И вкус публики падает, грубеет от этой пошлости, затопившей театр. Пора вернуться к Шиллеру, к Гете, к Шекспиру, к Мольеру… Честь ей и слава, что она не побоялась выступить с таким репертуаром! И успех ее – живой показатель того, что в публике не заглохла еще потребность в красоте и в истинном искусстве.

      Ах, хорошие, золотые слова!.. Но рассеянно внимает им молодая артистка.

      Гвардеец опять ничего не говорит, а только позирует своей стройной фигурой на фоне убогой бархатной портьеры. Смущенно отворачивается Надежда Васильевна от его пристальных взглядов.

      – Мы с вами, кажется, опять на одной дороге столкнулись, – небрежно говорит Хованский Муратову, в следующем антракте встретив его в буфете.

      Муратов пожимает плечами.

      – Простите… Я не совсем понимаю, о чем вы говорите…

      Его тон сух и надменен. Хованский встревожен.

      Публика принимает Раевскую хорошо, но без подъема и восторга. Она уязвлена и рыдает в уборной. Наемная клака работает во всю. Но разве это то, что ей нужно?.. Неронова отняла у нее любовь публики. Струйская тоже вне себя. Она боится потерять Муратова.

      – Могу я вас довести до дому? – спрашивает Хованский Надежду Васильевну.

      Она испугана. Ехать с таким принцем? Он увидит ее убогий номер, догадается об ее нужде… Ни за что!

      Жест ее так решителен, что князь не смеет настаивать. Вместе с Муратовым он подсаживает артистку в карету и целует ее руку, кинув ей долгий взгляд.

      Ей плохо спится в эту ночь.

      На