Сочинения. Том 2. Александр Строганов

не все, отдельные, все еще топорщатся.

      Вообще есть связующая нить между женщинами и старухами?

      Нет, однако. Второе никак не может быть продолжением первого. Ничего же общего, ну, вот просто ничего общего. И взгляд – вранье. Другой взгляд, совсем другой. Ничего общего с тем взглядом, который… который…

      Иннокентий Иннокентьевич подходит к покрытому изнутри неподвижными белесыми пузырьками обломку зеркала, смотрится, ощупывает свое лицо, точно чужое.

      Зенит.

      Не знаю, к чему относится это слово, и зачем оно вообще. Но чувствую, здесь оно просто необходимо.

      Зенит.

      Вполне узнаваем, рассуждает Иннокентий Иннокентиевич уже вслух. Следы времени обнаруживаются, конечно, но… язык синий, отчего синий язык?

      Да что же это?

      Уф, это же химический карандаш.

      Снова смеется

      Сколько мне с таким языком дать можно? лет шесть? Меньше. Три, четыре года. Как раз, когда мне было три или четыре года, в точности таким же химическим карандашом я случайно поранил себе глазное яблоко. Испугался! думал, ослепну…

      Иннокентий Иннокентиевич без определенных соображений следует на кухню.

      Добредает до холодильника.

      Останавливается, возвращается.

      Однако как дети боятся смерти! Пожалуй, что самый сильный страх перед смертью бывает у человека именно в детстве. Потом страх этот тлеет, истончается. Годам к сорока человек вполне может быть бесстрашным, если, конечно, он не неврастеник… где же нынче найти не неврастеника?

      Допустим, годам к сорока человек относительно покоен.

      А что потом?

      А потом страх возвращается мало-помалу

      Что же получается?

      А то и получается, что к старости люди возвращаются в детство. Вопиюще ветхая, до дыр затертая мысль. Стоило огород городить вокруг такой-то тошнотворной истины?..

      Иннокентий Иннокентиевич на этот раз уже осознанно направляется к холодильнику, извлекает початую бутылку водки, некоторое время изучает ее, ставит на место, возвращается, усаживается за стол.

      Вот бы она не ушла?.. Изобразить Валентину лет этак через двадцать – двадцать пять…

      Старухи – это все же особая порода. Что же в них этакого, особенного, в старухах?

      Напоминают детей. Ну да, ну да, напоминают детей

      Дети ведь рождаются одутловатыми?

      Точно.

      И себе на уме.

      Точно.

      Взрослые сюсюкаются с ними, умиляются. А дитятко свою думку думает, и выгоду свою быстро понимать начинает. Точно, точно.

      Может быть, конечно, грех говорить такое. Но я же знаю, по себе помню. Я детство хорошо помню. В особенности этого, ужа, что дед убил лопатой в огороде. Омерзительное зрелище. Сейчас убийство – обычное дело, а прежде с этим строго было. Убийство прежде очень волновало. До дурноты…

      Воронка из мыслей. Не пропасть бы.

      Воронка – штука коварная. Щекочущая, сладковатая. Затянет в миг. И глазом не моргнешь, как ослепительно черной точкой сделаешься.

      Что-то