Голодная бездна. Дети Крылатого Змея. Карина Демина

видела мои крылья… это неправильно… невозможно… я отрекся от богов, когда ушел из Атцлана…

      Он раскачивался и выглядел несчастным, почти таким же несчастным, как много лет назад, в день их первой встречи. Правда, в нынешнем Кохэне мало что осталось от диковатого подростка, который не понимал, во что вляпался.

      – …а она говорит, что у меня есть крылья… думаешь, привиделось?

      – Не знаю.

      Мэйнфорд взялся за рубашку. Он сосредоточился, но все одно пуговицы поддавались с трудом. Мелкая моторика, чтоб ее…

      – Я помогу…

      – Нет, – он остановил благой порыв Джонни. – Я сам… ты ж сам сказал, временное… значит, пройдет.

      Джонни отвел взгляд.

      Понятно. Нет ничего более постоянного, нежели временное. И быть может, Мэйнфорду до конца дней своих предстоит носить рубашки с деревянными пуговицами, а заодно уж стоит прикупить специальную посуду… ложки там, вилки… миски-непроливайки.

      Лучше сдохнуть.

      Пуговица за пуговицей.

      И молчаливое ожидание. Не торопят, не задают вопросов.

      – Вот, – Мэйнфорд стянул грязную рубашку через голову. – Док, а док, если я безумен, то откуда взялось это?

      Кровь успела засохнуть, но порезы, вопреки логике, не затянулись. Тонкий узор рун начинался под левой ключицей, спускался ниже, делал виток вокруг сердца, захватывая его в петлю, и змеей переползал на живот, и уже там разворачивался древом.

      – Это… – Джонни выглядел ошарашенным. – Это…

      Он протянул руку, но спохватился, видать, что тыкать пальцем в пациента – несколько невежливо. И из глубин черного кофра появилась упаковка стерильной ваты и спирт.

      – Будет жечь, – любезно предупредил док, щедро поливая кусок ваты спиртом. – Интересно…

      Кохэн молчал.

      Уставился на руны и молчал. Только губы шевелились. Мэйнфорд перехватил взгляд, но масеуалле лишь головой качнул. Ясно, при Джонни не заговорит. Не то чтобы не доверяет доку, доверяет настолько, насколько можно верить человеку, рядом с которым работаешь, но просто некоторые вещи не предназначены для посторонних ушей.

      Ничего.

      Док уйдет.

      – Прежде я только слышал о подобном… – док стирал засохшую кровь, открывая руну за руной. – Наш разум управляет телом, а не наоборот… нет, есть теории, которые утверждают обратное, но я не сторонник пустого популизма. Разум – тончайший механизм. Вершина эволюции!

      Ватки док складывал в фарфоровую вазу для печенья. Откуда она появилась? Джесс приволокла в попытке облагородить жилище брата? Или эта ваза всегда здесь была, скрывалась где-нибудь в кухонных шкафчиках, куда Мэйнфорд так и не удосужился заглянуть.

      Главное, печенья в ней не было. А вату… надо же ее куда-нибудь девать.

      – И сила убеждения…

      – То есть хочешь сказать, – Мэйнфорд отобрал вату и понюхал. Выпить бы стоило, но вряд ли в его нынешнем состоянии выпивка была хорошей идеей. – Что это я сам себя?

      – Сила иллюзий, созданных разумом, была столь велика, что тело отреагировало на нее должным образом…

      Кохэн отвернулся.

      Нет