Голодная бездна. Дети Крылатого Змея. Карина Демина

ни понимать, ни принимать, хотя придется. И он найдет в себе силы, только не сейчас.

      – Домой. Пожалуйста.

      – А целитель…

      – Джонни позови… ему же нравится в мозгах копаться, вот пусть и глянет. Других пришибу не глядя.

      И это предупреждение Кохэн принимает всерьез. Правильно.

      Других нельзя подпускать.

      Другие всенепременно обнаружат какое-нибудь отклонение от нормы, начнут настаивать на госпитализации, на исследованиях… на том, чтобы Мэйнфорд перебрался в лабораторию, а лучше и вовсе в ней обжился, предоставив и отклонения, и патологии, и потроха свои в полное распоряжение науки.

      Нет.

      – Если о себе не думаешь, то хотя бы… – Кохэн выразительно замолчал.

      – Я в порядке.

      Глухой голос и далекий. А сама она близко, и рука, которая вцепилась в руку Мэйнфорда, лучшее тому доказательство.

      – Она в порядке. Но пусть Джонни глянет и… еды какой-нибудь… скажи, пусть привезут… и сам ты как?

      – Жив.

      Скупо.

      Сухо. Злится? Мэйнфорд ведь не виноват.

      – Он устал. Змеям летать неудобно, – произнесла Тельма. – А крылья у него красивые…

      – Змей?

      Наверное, водителю, если он слышит разговор, тот кажется напрочь лишенным смысла.

      – У него крылья сделаны из воздуха. Красивые. Но тяжелые.

      – Очень, – Кохэн запрокинул голову. – Боги меня не слышат…

      – Тебе лишь кажется, что не слышат. Они заперты…

      И Тельма закрыла глаза. Она разом вдруг обмякла, покачнулась и упала бы, если бы Мэйнфорд ее не обнял. Пока она еще позволяет ему прикасаться… странно, что позволяет.

      – Вы могли там оба… Мэйнфорд, это перестало быть игрой. В следующий раз… – Кохэн не договорил. Правильно, из слов ткутся нити судьбы, и ни к чему давать им пряжу.

      – Следующего раза не будет.

      Громкое заявление.

      И Мэйнфорду самому хотелось бы себе верить. Он же лишь покрепче сжал Тельму и прикрыл глаза. Спать нельзя, но ощущение мерзкое, будто под веки стекла сыпанули.

      Больше до дома он не произнес ни слова.

      …Тельма и Элиза Деррингер.

      …сердце, которое едва не вырезали…

      …существо, знавшее о Мэйнфорде и подвале, о жертвенном камне… руны… руны существовали, теперь, когда тело несколько отошло, Мэйнфорд чувствовал их на груди. Кровили, но не сильно, под грязным пиджаком не заметно. А там уж док поможет. Порезы не представляют опасности.

      Док ждал.

      Он был молчалив и собран, и походил на себя прежнего, что было неправильно в корне. Черный костюм. Белая рубашка. Саквояж в руках. Перчатки из тонкой кожи швом наружу. Взгляд зацепился за эти швы, и Мэйнфорда вырвало.

      – Все… нормально, – он вытер рот ладонью.

      – Вижу, – это сказал не Кохэн, а Джонни. И качнулся, подставил плечо. – Вам бы в госпиталь, по-хорошему…

      Ничего там хорошего нет.

      Разве что повод.

      Теодор и еще Теодор… что за блажь использовать одно имя? Сами-то они как не путаются? Или привыкли… надо будет заглянуть… в частном, так сказать, порядке, раз уж причина