Голодная бездна. Дети Крылатого Змея. Карина Демина

серой осклизлой сумке перикарда.

      – Мэйни, пожалуйста, – она, не зная, что еще делать, наклонилась к самому его лицу, – ты должен… ты нужен там…

      Сердце, сжавшись в последний раз, замирает.

      И перестает быть сердцем.

      Дерево.

      Обрывки корней-вен. Аорта, которая поднимается выше, выпуская одну за другой ветви-артерии. Россыпь артериол.

      Вязь капиллярной сети.

      Почти красиво.

      Завораживающе.

      И в этой кровавой вязи скрыты не имена – образы. У Тельмы почти получается их понять.

      Почти…

      Судорожное движение Зверя раздирает пуповину, и кровь смешивается, а смешавшись, разбивает шестигранный зал морскою волной. Последнее, что Тельма помнит, – кисло-сладкий терпкий вкус гранатового сока…

      …она первой открыла глаза.

      И увидела серое небо в черной россыпи птиц. Землю.

      Мэйнфорда.

      Он лежал.

      Дышал. И кажется, судорога отпустила тело. Получилось? Или… лучше не думать о плохом. Пальцы соскользнули с холодного мокрого лба.

      Прижались к шее.

      Пульс был. И сердце билось, то самое, проросшее многими именами. И это тоже что-то значило, возможно, Мэйнфорд поймет, если ему рассказать. Но надо ли рассказывать? Он ведь не любит, когда кто-то копается в его мозгах. А Тельме пришлось.

      Кто такая Тильза?

      И что стало с ней и ее ребенком?

      Веки Мэйнфорда дрогнули.

      Живой.

      Все-таки живой… и это хорошо. Тельма ведь не смерти ищет, а справедливости. Она бы улыбнулась, если бы оставались силы улыбаться. Но и сидеть-то получалось с трудом. А еще голову его удерживать, потому что иначе он захлебнется в местной грязи.

      – Я… – Мэйнфорд говорил шепотом, и Тельме пришлось наклониться, чтобы расслышать его. – Я знаю… кто ты… есть.

      – Это что-то меняет?

      Не страх.

      Скорее разочарование и легкая обида.

      – Не знаю пока…

      Глава 6

      Мэйнфорд чувствовал себя опустошенным.

      Он осознавал, что происходит, но при этом все оставалось как бы вовне. Бледный Кохэн, чьи лиловые губы выдавали, что сам с трудом на ногах держится.

      Но все-таки держится.

      Встает.

      Грязь стекает с него ручьями, а Кохэн и не пытается как-то отряхнуться. Он машет руками. Отдает короткие команды. И люди, застывшие было на краю поля, срываются в движение.

      На самом деле это только кажется, что они срываются.

      Там время идет иначе.

      Теперь Мэйнфорд точно знает это. Ему хочется потрогать грудь, убедиться, что сердце в ней еще живо, а руны остались в прошлом. Но сил не хватает и на то, чтобы руку поднять. Он бы лежал вечность, разглядывая собственное искореженное отражение в глазах женщины, которой было за что его ненавидеть.

      Подняли обоих.

      Повели.

      И Мэйнфорд послушно перебирал ногами.

      Он почти повис на плечах двоих констеблей, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны.

      Слухи пойдут. И в газетах напишут, что он, Мэйнфорд, болен. Матушка непременно ухватится за происшествие.