Утешительная партия игры в петанк. Анна Гавальда

ответил, боясь все испортить. Я не отец тебе, или я как отец тебе, или я лучше отца, или нет, ну то есть, я… Уфф… Мне казалось, что своим молчанием я выражу все это гораздо лучше.

      Но сегодня… Когда наша жизнь так изменилась… так, что в стодесятиметровой квартире стало тяжело находиться, взрывоопасно. Сегодня, когда мы с Лоранс уже почти не занимаемся любовью, когда я теряю по иллюзии в день и по году жизни за день стройки, когда я говорю с малышкой Снупи, а она меня не слышит, и чтобы добиться ее внимания, я должен доставать свою кредитку, – сегодня я жалею, что не включил тогда «аварийки»… Я должен был сделать это, конечно, должен. Съехать на полосу для аварийной остановки – удачней не скажешь, – выскочить в ночь, распахнуть ее дверцу, вытащить из машины за ноги и крепко-накрепко сжать в объятьях.

      И ведь мне ничего не стоило это сделать!

      Ничего, ведь мне даже не нужно было бы ничего говорить… В общем именно так я представляю себе, как это могло бы произойти: без слов, но то, что надо. Потому что со словами, черт побери, со словами у меня всегда были проблемы. Никогда не отличался красноречием…

      Никогда.

      И вот теперь, когда мы вместе с ней идем мимо решеток Медицинского института, и я вижу, каким мрачным, напряженным и чуть ли не уродливым стало ее лицо из-за одного единственного вопроса, который я ей задал, чего обычно никогда не делаю, я думаю о том, что и теперь, судя по всему, мне лучше было бы промолчать.

      Она шла впереди широким шагом, с опущенной головой.

      – Авытаешлучшели? – донеслось до меня ее бормотание.

      – Не понял?

      Она развернулась.

      – А вы? Ты думаешь, лучше что ли?

      Она явно злилась.

      – Ты думаешь, вы лучше? Да? Думаешь, лучше? Думаешь, с вами все не так банально?

      – С кем это: с нами?

      – С кем, с кем? Да с вами! С вами! С тобой и с мамой! К какой категории вас отнести? Насквозь прогнивших паршивых парочек, которые…

      Молчание.

      – Которые? – как дурак, переспросил я.

      – Сам знаешь… – прошептала она.

      Да, я знал. Поэтому мы и промолчали весь остаток пути.

      Сейчас я завидовал ее наушникам, оставшись наедине со своим смятением.

      С невнятными отголосками прошлого и этим дурацким, давно уже съеденным молью, плащом.

      Наконец, мы дошли до улицы Севр, до громадного претенциозного магазина,[10] который одним своим видом действовал на меня угнетающе.

      – Мне нужно выпить чашечку кофе перед боем, – взмолился я, сворачивая в кафе, – ты не против?

      Досадливо поморщившись, она пошла за мной.

      Я пил обжигающий кофе, она возилась со своим девайсом.

      – Шарль.

      – Да.

      – Ты мне не скажешь, о чем он тут поет… Я кое-что понимаю, но не все…

      – Без проблем.

      Мы снова поделили между собой звук. Ей – долби, мне – стерео. Каждому по наушнику.

      Но первые же аккорды фортепьяно потонули в грохоте кофеварки.

      – Погоди…

      Она увела меня на другой конец стойки.

      – Готов?

10

Имеется в виду, скорее всего, Le Bon marché, старейший супермаркет Парижа, построенный Гюставом Эффелем и открытый в 1852 г.