Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского. Александр Вельтман

скука какая эти вечера, maman; я приятнее проведу время дома. Вот, может быть, мы сядем в вист: я буду играть за батюшку, – сказала Саломея, обращаясь к Федору Петровичу.

      – Очень приятно-с, – отвечал Федор Петрович, – с великим удовольствием-с, если угодно, я всегда готов-с.

      Хоть это распоряжение Саломеи было очень неприятно Софье Васильевне, но нечего было делать, гость изъявил свое согласие играть. «Впрочем, – думала она, – лучше заняться игрой, нежели разговором».

      Стол поставлен; сели; играют; но Софья Васильевна не замечает, что делает Саломея. Взгляды ее на Федора Петровича не просты. Федор Петрович сроду не чувствовал такого влияния глаз. Эти глаза вызывают его на вист. Он бы, наверное, проиграл, но Саломея Петровна с намерением втрое проигрывает. Наконец, игра кончена – считаются. Саломее следует платить.

      – Заплатите за меня, maman, – говорит она матери по-французски.

      Софья Васильевна идет за деньгами.

      – Позвольте за вами оставить до другого разу, – говорит учтивый Федор Петрович.

      – Ах, боже мой, да удастся ли мне с вами играть? – отвечала Саломея грустно.

      – Почему же-с?

      – Когда вы у нас будете?

      – Как прикажете-с.

      – Завтра будете? Завтра батюшки опять не будет дома, и и буду играть вместо его.

      – С особенным удовольствием.

      Саломея Петровна знала, что на завтра взят уже билет в концерт и никого не будет дома.

      Поутру Василиса Савишна явилась к Федору Петровичу, чтоб узнать, чем решилось дело; но Федора Петровича не было уже дома, он отправился на почту, справиться, нет ли известий из полка. Потом, исполняя данное слово Саломее Петровне, отправился осмотреть московские редкости.

      – Где тут московские редкости? – спросил он извозчика, – ступай туда!

      – Редкостные вещи? Какие же, ваши благородие?

      – А почему я знаю, я их еще не видал.

      – Стало быть, пушка большая да колокол?

      – Что ж тут удивительного в пушке? пушки я видал и осадные.

      – А такую видали – с дом?

      – С дом? Эво!

      – И Ивана Великого не видали, ваше благородие? – Кто такой Иван Великий?

      – А колокольня-то в Кремле.

      – Да отчего ж она Иван?

      – Как отчего? оттого что диковинка. На ней, чай, два ста колоколов. Как во все ударить, так по всей земле слышно; да указом запрещено. Как были здесь французы, да и ударили было во все, чтоб, видишь, дать знать в свою землю, что им плохо приходится, ан все стены так и посыпались, словно песчаные, и Палевона-то задавили было. А про большой колокол и говорить нечего. Как вылили его, повесили да легонько раскачали язык, как заревел: земля так и заходила. Все перепугались, и не приведи господи как! Да три лета гудел, пока совсем утих.

      Нельзя было Федору Петровичу не поверить этим рассказам, когда он увидел Ивана Великого, большой колокол и царь-пушку. С двенадцати часов до вечера смотрел на них Федор Петрович и дивился. В дополнение рассказов своих извозчик прибавил, что и часовой подле пушки стоит для того, чтоб из нее никто не стрелял.

      Между