Аграрники, власть и село. От прошлого к настоящему. А. М. Никулин

самые элементарные сведения о возрасте членов семьи, их числе, о том, кто умер, кто – инвалид. Щербина указывал: «Крестьяне зачастую не знают точно, сколько лет не только тому или другому члену семьи, но и им самим… Крестьяне порой забывают указать точное количество членов своей семьи, как правило, они забывают указывать стариков и детей… Калеками крестьяне считают большей частью одних, так называемых убогих, т. е. лиц, лишенных или ума, или физической способности к труду… Но горбатые, хромые, глухие, даже глухонемые, подслеповатые и прочие причисляются ими к работникам.

      Наконец, они с большей точностью припоминали по годам разные другие факты из жизни семьи и события общественного характера, чем случаи смертности…».[49]

      Все можно списать на массовую неграмотность русских крестьян конца XIX в., но в других вещах, достаточно сложных, требующих умений не только считать, но и обобщать, анализировать, крестьяне ориентировались уверенно и точно. Они хорошо помнили сведения о домашнем хозяйстве и забывали многое, что к домашнему хозяйству не относилось. Формальные даты рождения членов семьи к семейному хозяйству отношения не имели, тем более отмечали в семьях не дни рождения, а именины (крестьянский календарь был последовательно ориентирован на иерархию православных праздников). А Российское государство в то время еще не оснащало народ всяческими паспортными метриками ради перманентной полицейской профилактики. Из-за этого собственные дни рождений и число прожитых лет расплывались в памяти крестьян смутным пятном воспоминаний.

      В крестьянском хозяйстве определяющим была не степень родства, а степень участия в труде и потреблении. Того, кто сполна со всеми работал и «хлебал щи из одной миски» со всеми, не забывали. А вот тех, кто еще (дети) или уже (старики) не был в состоянии работать, «нечаянно» могли и пропустить в перечне членов семьи. Земские статистики иногда раздражались: как же это глава многодетного семейства способен вообще не упомянуть о малом ребенке, зато точно знает, сколько у него всех телят и поросят.

      А если двенадцатилетний ребенок по своей сметке и силам уже мог работать как взрослый или семидесятилетний старик продолжал пахать наравне со всеми, о таких членах семьи всегда помнили. Работающий калека, по разумению крестьянина, вообще не инвалид. А вот инвалид, который не может работать, – божественное наказание за грехи, наказание прежде всего религиозно-нравственное, обременявшее не только калечного, но и его родственников. Об этом старались забыть: «Хозяева, в семьях которых имели место эти несчастные случаи, всегда с неохотою, с каким-то угрюмым, подавленным видом давали сведения о роде калечности и причинах ее».[50]

      Подчеркивая деликатность, необходимую в подобных случаях, Щербина рекомендовал земским регистраторам опрашивать осторожно: «От калек Бог миловал?» или «Кто не работник? Все в семье годны к работе?». И совсем уже странна массовая забывчивость случаев смерти (особенно детской. – АН.,)».[51]

      «Чем

49

Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. С. 51.

50

Щербина Ф. А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. С. 54.

51

Там же. С. 52.