Под тенью кипариса. Давид Мюллер

медленно опустилась на табурет, снова натянула перчатки и коснулась кистью фрески.

      В детстве Арслан был другим.

      Он не рождён был жестоким – он был даже странно добрым для среды, в которой рос. Когда слуги спотыкались или что-то роняли, он первым бежал поднимать. Когда брат – ещё маленький Эмир – заболел, Арслан по ночам подкрадывался в комнату, чтобы потрогать ему лоб и убедиться, что тот дышит. Он не боялся проявлять чувства. Тогда – ещё нет.

      В десять лет он хотел стать архитектором. Чертил лестницы в блокнотах, рисовал фасады с балконами, даже делал макеты из картона. Отец – Хакан – смеялся, но не с добротой. Он говорил: – В нашей семье строят влияние, не здания.

      С тех пор Арслан не рисовал. И однажды, когда Арслан случайно оставил на столе альбом с эскизами, отец сжёг его прямо в камине.

      – Чтобы не тратил время на бесполезное.

      Он учился быть рукой, не голосом. Он замкнулся. Не сразу стал жестким – просто стал молчащим. Начал слушать, наблюдать, запоминать. Ему внушали, что сильный – это тот, кто не показывает боли, не раздумывает, не задаёт вопросов. В семье Ташкынов даже подросткам нельзя было быть подростками.

      В тот год ему исполнилось одиннадцать. Он был любознательным, молчаливым ребёнком – не из страха, а из привычки. Его не наказывали, но и не хвалили. В семье Ташкынов считалось: если не ругают – значит, справляешься.

      Ему нравилось ходить по поместью, особенно туда, куда не пускали. Не из упрямства. Просто за закрытыми дверями всегда было интереснее.

      В подвале старого дома, рядом с хозяйственным крылом, была комната, которую все называли «архивом». Но он знал – туда ходят мужчины, когда приезжают «гости». И выходят оттуда не сразу.

      Однажды он услышал голоса – резкие, но не громкие. Он тихо открыл дверь – самую узкую, заднюю, та, что с ржавым замком. Присел за стеллажом.

      В комнате стояли трое: дед Айдар, отец Хакан и человек в грязной рубашке с повязкой на руке. Мужчина был избит – по лицу текла кровь, одна нога дрожала. Его держали за плечи. Он молчал, только дышал громко, глухо.

      – Он не сдаст нас, – говорил Хакан. – Он просто торговец. Испугался и связался не с теми.

      – Не важно, кто он, – спокойно сказал дед. – Важно, что он перестал быть нужным.

      Нож. Айдар подошёл, достал из ящика нож. Не пистолет.

      – Отец… – Хакан замолчал.

      – Хочешь – сделай сам, – бросил он сыну. – Хочешь – пусть делает кто-то из людей. Но не оставляй это просто так.

      – Если ты оставишь слабость, она вернётся. Дважды. Уже в наш дом. Айдар не посмотрел на него. Он развернулся, положил нож на стол, как столовые приборы и двинулся прочь.

      Хакан – с людьми и человек с повязкой – остались.

      Через десять минут всё стихло. Дверь закрыли. И больше туда не возвращались до вечера.

      Арслан не шевелился. Только смотрел на нож. Он так и остался на столе – со следами чего-то влажного, непонятного, но страшно реального.

      Он вышел, когда стемнело.

      После того дня в подвале Арслан стал другим.

      Он не задавал вопросов,