Под тенью кипариса. Давид Мюллер

просто… устала бояться собственной памяти. Я не знаю, простится ли такое. Или должно.

      Он дочитал письмо. Последняя строка будто застряла в воздухе, не желая отпускать. Бумага дрожала между пальцами, как листок на ветру – хрупкая, выжатая изнутри чужой болью.

      Эмир выдохнул и аккуратно сложил лист обратно. Конверт, казалось, уже опустел, но когда он снова взял его в руки, что-то хрустнуло внутри – едва уловимо. Он наклонился, заглянул внутрь и нащупал – не бумагу. Картон. Плоский, плотный.

      Фотография.

      Он вытянул её, осторожно, двумя пальцами, будто боялся повредить. Маленький снимок, выцветший, с закруглёнными углами и тёплым, почти молочным тоном. Старинная плёнка. Печать прошлого.

      На фото – женщина. Лет двадцати пяти, может, чуть старше. Простое платье, волосы собраны в пучок. Лицо не нарочито красивое, но с чем-то цепляющим: взгляд – открытый, спокойный, почти смирившийся. В руках – ребёнок. Мальчик, года два. У него тёмные волосы, непослушно спадающие на лоб, и пухлые щёки. Он тянет руку к камере, как будто хочет дотянуться до того, кто снимает.

      На заднем плане – луг. Высокая трава, колышущаяся на ветру. Солнце. И какая-то деревянная изгородь вдали. Всё было настолько обыденно, что становилось особенно трогательно – никакой драмы, только момент, пойманный навсегда.

      Эмир всмотрелся в лицо женщины. Оно казалось смутно знакомым – не в деталях, а в ощущении. Как будто он когда-то видел её в толпе. Или на старом фото в доме деда. Или, возможно, просто в каком-то сне.

      Он перевернул снимок – пусто. Ни даты, ни подписей. Ни даже штампа ателье.

      Просто жизнь, замёрзшая в кадре. Неизвестная, незаявленная – но почему-то сохранённая.

      Он медленно положил фото рядом с письмом. В библиотеке снова стало тихо. Лампа потрескивала, и он вдруг понял, что не хочет сейчас никого видеть. Ни прошлого, ни будущего.

      Только тишину. Чтобы подумать, кто они были.

      И почему дед хранил это.

      Он сидел неподвижно. Письмо и фотография лежали рядом, как две части чего-то незавершённого. Не разгадки – нет. Скорее – начала.

      Кто она?

      Женщина на снимке выглядела просто, почти скромно, но в её взгляде было что-то… живое. Настоящее. Не вызывающее, не яркое – а будто наполненное чем-то, что невозможно передать словами. Что-то в этом лице тронуло его неожиданно глубоко. Как будто он не видел её прежде, но знал – в каком-то ином смысле.

      Он вспомнил имя из письма. Назлы. Оно словно остыло внутри.

      И ещё – строки: Мы держали её… Я – за запястье, он – за плечо.

      Эмир опустил взгляд. Значит, их было двое. Женщина и мужчина. Кто-то, кто видел. Кто-то, кто мешал. Кто-то, кого стало слишком страшно оставить в живых. Или… кто оказался не в том месте, не в то время.

      Он не знал, чьи это записи. Но чувствовал – человек настоящий. Несущий на себе что-то тяжёлое слишком долго. Он не знал, была ли это мать ребёнка, или совсем другой участник того случая. Но одно было ясно: эта записаь не была случайной. И не должна было остаться в этих папках.

      Он снова посмотрел