Под тенью кипариса. Давид Мюллер

рушился. Медленно. Точно. Необратимо. И в этом разрушении было страшное – и честное – облегчение.

      Когда Эмир сказал: «Значит, Надя – моя сестра», она не сразу поняла, кого он имел в виду.

      И только через секунду – когда в голове соединились обрывки: имя, взгляд, девичий силуэт, что мелькал мимо, – её дыхание остановилось.

      Надя

      Никогда не придавая значения..

      Та, что была рядом с Эмиром.

      Та, в которой он стал другим.

      Та, чьё имя она слышала… мимоходом.

      Теперь всё встало на место.

      И ужас охватил её с такой скоростью, что ноги онемели.

      Её глаза были раскрыты, но она будто ослепла. Взгляд – в никуда. Всё, что она считала погребённым, вытянутым, расплавленным временем – стояло перед ней.

      Живым. Дышащим. И близким.

      И больше всего пугало то, что Эмир знает. А она – не успела предотвратить.

      Раньше ей хватало взгляда, чтобы остановить внука. Сейчас – он шёл дальше. И в её глазах – он уже уходил туда, откуда никто не возвращается прежним.

      Айше чуть качнулась, но устояла. Не дала себе упасть. Не сейчас.

      Губы приоткрылись. Голос – сперва глухой, как будто говорил не она, а кто-то внутри:

      – Мунисе…

      Тишина.

      Она сказала громче. Резче. Голос сорвался.

      – Мунисе!

      В комнату вошла девушка, молодая, испуганная.Шаги. Быстрые. Сразу.

      – Да, госпожа?

      Айше смотрела в пол. Словно искала там точку опоры, которой больше не было.

      – Отведи меня наверх, – тихо.

      Мунисе подошла. Взяла её за руку. Осторожно. Как больного. Как святыню.

      Айше не сопротивлялась. Не спрашивала. Не говорила.

      Как будто каждое движение – против воли.Шла. Медленно.

      И у самого выхода – остановилась.

      Повернулась к Эмиру. Глаза встретились. И в них было всё.

      Мольба.

      Приказ.

      Пустота.

      Не говори об этом никому.– Молчи.

      Голос не дрожал. Но за каждым словом – пропасть.

      Слишком близко.

      Слишком поздно.

      Слишком страшно.

      Она ушла. Мунисе закрыла дверь.

      А в комнате остался Эмир.

      Один.

      И в этой тишине, где воздух стал тяжелее стен, было ясно: ничего уже не вернуть.