Одинокая или ничья?. Хельга Мидлтон

глаза скользили по привычному окружению, отмечая мелкие изменения, случившиеся за зиму. Нижняя ветка самой большой яблони, подпертая в прошлом году в двух местах, еще больше провисла, по всему видно, этим летом окончательно отломится. Надо бы ее спилить, пока не зацвела. Правый кронштейн навеса над крыльцом сарайки держится на честном слове, того гляди, вся конструкция обвалится. Эх, что ни говори, а зять, хоть и зануда редкостный, но рукастый, вмиг прибил бы, а теперь… Но она не жалела об отъезде родственников: шуму‑гаму от них больше, чем пользы и помощи. На даче ей никто не нужен.

      «Сегодня проведу ревизию, а завтра пройдусь вдоль деревни. Поздороваюсь, посмотрю, у кого таджиков можно на пару часов переманить». Она поставила пустую кружку на ступеньку крыльца, тяжело поднялась, закурила вторую сигарету, запахнула поглубже полу старого, когда-то страшно модного стеганого пальто и пошла вглубь участка инспектировать хозяйство. Так, осматривая «владенья свои», она не переставала внутренним взором перелистывать последние страницы рукописи.

      Первая половина ее нового сборника выстроилась в довольно стройный логический ряд, а вторая никак не поддавалась. Что-то витает, витает вокруг, а память – когда-то такая быстрая и цепкая – теперь, как упрямая собака, уперлась, ни поводком, ни пинками ее не сдвинуть. Мысль крутится, крутится, перескакивает с одного на другое, а в ряд на свое место не встает. Господи, неужели это старость? Надо бы этого мальчика Васю с семинара к себе поближе взять. По всему видно, что толковый, только разболтанный еще, без своей темы: то за истолкование поэтики, то за жанровую классификацию архаического фольклора хватается, то за семантику, то за структуру обряда.

      – Лен, ну, твою ж мать, ну какого хера ты оставила кружку на крыльце, я чуть ногу не сломал!

      Муж проснулся. Приезжая на дачу, он любил напустить на себя простоты. Начинал ходить вразвалочку, говорить с матерком. Приезжал отдыхать. От чего, правда, непонятно. С тех пор как его выпроводили на пенсию, только и делал, что «отдыхал». Не все умеют отдыхать. Вот он – ее муж – оказался худшим подвидом совка: ничего, кроме работы, не знал и не хотел знать. По утрам вставал – ехал на работу – с работы возвращался – вешал костюм на спинку стула – ел – смотрел телевизор – ложился спать. Теперь, когда работу отобрали, как привычную игрушку у ребенка, он мается, не зная, чем заняться. Что еще хуже, как-то сразу стал стариком. Брюзжащим, всем недовольным. В политике, экономике, футболе – первый эксперт. Смотрит эти чертовы теледебаты, орет громче Соловьева и…

      Она повернула назад к дому, но перед глазами все еще стоял текст. О, кажется вот здесь, если параграфы переставить местами, мысль становится более внятной. Не забыть бы, пока опять за работу сяду – страница тридцать пять.

      – Ну, не сломал же. И тебе «с добрым утром», – недовольно ответила она. Муж уже сидел за столом на кухне с телевизионным пультом в руке.

      – Саш, ну ты хотя бы бойлер настроил, а потом уж телевизор. Мало