Житейная история. Колымеевы. Андрей Антипин

должно быть наверняка.

      В первое воскресенье июня загадали посад картошки. Надо было справить эту главную работу давно, как все путные люди, но в мае промешкались, а там зарыдали крылечные желоба. К тому же опрокинувшаяся в огороде старуха лежала при смерти, ожидая, когда крошечный синяк на коленке убьёт всё её существо. Хуже не становилось, и старуха постановила идти на дальний огород. Палыч с вечера заплёл проволокой днища прохудившихся вёдер, сползал в подпол и с Божьей помощью мелкими частями стрелевал наверх ящик изросшей картошки. На этом не угомонился – разобрал колесо тачанки и, угостив подшипники горстью солидола, стал собирать наново. А пока он возился, старуха сползала до Мадеевых, на помощь им со стариком призвав Гальку, которая беспрекословно согласилась, помня о занятой у старухи сотенной.

      В назначенное утро Мадеиха была на сборном пункте. Старики ещё спали, но стук в дверь напомнил о погубимости всего живого.

      – Какого там ишо лешего принесло?! – запричитала Августина Павловна, ковыляя до двери.

      С появлением Мадеихи старики забегали, ибо огромный синяк под глазом ранней гостьи хмуро взирал на задравшуюся ночнушку старухи и некогда голубые, а теперь белые от стирки, с раскрытой распоряхой кальсоны Палыча.

      – Кто это тебя так? – выволакиваясь с бутором в прихожую, на приветствия Гальки буркнула старуха. – Проходи, чё встала на пороге?!

      – Огнестрельный фонарь! – высматривая себя в зеркале, пояснила Мадеиха и воинственно выпятила нижнюю челюсть. – Натурально – осколочное ранение…

      – Чего ты городишь? С Колькой, наверное, поцапались опять?

      Мадеиха, не отвечая, сунулась в кухню, хозяйской дланью коснулась чайника на печке. Сморщилась: чайник был холодным.

      – Солнце к закату идёт, а вы всё с дядей Володей спите?

      – Дак почто с ним? Давно поврозь спим, Галька…

      – Меня ваша интимная жизнь не чихрыжит! Нужно чайник подогреть. Я у вас чаю выкушаю пять чашек.

      – Чё ж, выпей! Я там блины вчера настряпала, думала, Колымеев пожуёт, а он два блина умял – и только…

      – Я не спрашиваю, а ставлю в известность, что буду с вами пить чай, – предупредила Мадеиха и потрогала сливовую мякоть синяка.

      Старуха вскипятила чайник, а затем стала греть блины, уронив в сковородку кусок сливочного масла. Вынимая из шкафа пакушку с чаем, не утерпела:

      – Скажи честно: Колька обстоятельно звезданул?

      В ожидании обещанных блинов Мадеиха припухала на жалобно скрипящей табуретке.

      – Мёртвого поднимешь, Гутя! – вздохнула Галька, а затем эпическим голосом – как древнерусский сказитель – стала повествовать, помогая тяжёлой поступи своих мыслей расшиперенными пальцами: – Вчера стала папке ногти на ногах стричь. «Ногти, – говорит, – подстриги мне, Галя!» Самому-то нагнуться – мамон мешает… Е! А у папки ногти – как у Машки Гусевой: сначала ноготь, потом нога. Я корплю, ножницами грызу ноготь на большом пальце. Полчаса грызла! – воскликнула