Житейная история. Колымеевы. Андрей Антипин

пальцев и, закуривая, долго смотрел на продвижение красного огонька самокрутки. И только недавно он обрёл отдохновение от всяких дум, точно какая-то приходно-расходная конторка взялась чертить за него графики и таблицы протекания его будущей жизни. Тот, кто взвалил на себя этот труд, был, наверное, существом могучим, знающим все ходы-выходы космической экономики, ибо кредит жизни, в который старик залез после второго инфаркта, был для него уже неподъёмен. Но он честно, раз уж кто-то оказал ему доверие и выделил ещё света и воздуха, тянул лямку.

      Зорьки его начинались с поливки черёмухи. Вернее, они загорались от мысли, что нужно встать и полить черёмуху, так как старик, просыпаясь до света, обыкновенно валялся с открытыми глазами и «кумекал». Смысл такой утренней планёрки вогнал бы в трепет любого здорового человека, но только не ледащего старика, которому больше всего нужно было доискаться, есть ли ещё смысл, чтобы встать нынче с кровати, или уж остаться до первых признаков гниения? Тот разгон, что он взял по выписке, не пошёл на снижение, ибо стоял не вскопанным огород, завалилась стенка подвала и крыша протекала у трубы… И много разных забот приятно тяжелили душу, как в бурлящий маленькими событиями мирок, выходил Колымеев во двор. Первым делом он проверял, как заживает покалеченный бок черёмухи. Ствол почти одыбал, а тем паче гибкие черёмушки проклюнулись из земли и с жадностью молодости полезли вдоль материнского тела выше – к солнцу, оранжевым гнездом висевшему на дальних ветвях. Выглянув по весне из коричневых копытец, мягким кружевом распустились зонтики листьев, и старик стравливал в жилы корней воду с белым кольцом извести на дне ведра. Это была особая минута, которую он ждал с нетерпением, что-то тревожное и дальнее томило его, что он осязал душевно, не зная назвать и лишь обмирая вызвенившим в струну телом: не то, а иное манит. Священный восторг причастья к судьбе дерева брал Колымеева за плечи и тихо-тихо тряс, когда вода, всхлипывая, мало-помалу просачивалась к корневищу сквозь дырки, палкой накрученные в земле. Словно не жёсткая известняковая вода, а вышняя благодать настигала поражённое болью деревянное сердце, напаивая и его, Колымеева, красного коня жизни, и старик сидел у поленницы, счастливый и утомлённый до вспарины на лбу. От осознания счастья и покоя вольно дышалось на лёгком ветру, и росы мерцали на траве, а берёзовые дрова пахли августом и кладбищем…

      Заспанная, в белой ночнушке с россыпью чёрных крапинок, напоминающих мушиные точки, Августина Павловна стерегла Колымеева в окно.

      – Воды набухал по-олно ведро! Мне бы на сколь делов хватило? И постирать, и голову помыть, да ишо и полы подтереть!

      И грозила, отцепленной от ночнушки пинкой насверливая в заросшем волосом ухе:

      – Я её срублю, твою черёмуху, чтоб ты с ума не сходил! А то встанет и первым делом в огород бежит! Как… не знаю… Может, ты ишо целуешься с ней? Дак давай, я посмотрю с ба-альшим удовольствием!

      Не находя сил терпеть подковырки, Палыч